Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
– А почему у тебя? – возмутился Левашов, старательно обходя тему приближающейся старости. – У Ниночки что, своего дома нет? – Ты же знаешь Ниночку, – вздохнула мать, – она такая легкомысленная… Левашов попытался представить себе шестидесятилетнюю легкомысленную Ниночку и не смог. – Как ты, сыночек? – спросила мать. – Я уезжаю, мам… – Куда? – голос матери изменился. – В Арктику, за Полярный круг… – Там же вечная мерзлота, Женя… – Какая мерзлота, мама. Апрель на дворе. – Ну, положим, еще март. А зачем ты едешь? – В экспедицию, на съемки. Я звоню сказать, чтобы ты не волновалась, – вряд ли я смогу тебе звонить в ближайшие три-четыре месяца… – Там что, нет телефонов? – Мам, ну откуда в Арктике телефоны? – Женя, ты говоришь мне правду? – спросила мать. В ее голосе появились просительные, отчаянные нотки. – Как на исповеди… – Левашов помедлил секунду-другую. – Мама… Я, кажется, женился… – Что значит «кажется»? – изумленно спросила мать. – В смысле, мы еще не расписались… – А она… – Мать затруднялась подобрать слово. – Она для меня все, – опрометчиво сказал Левашов и тут же поправился. – Ты и она. – Конформист, – рассмеялась мать. – Как ее зовут? – Наташа. – Я буду ей звонить, – тоном, не допускающим возражений, сказала мать. – Она живет у тебя? – У меня. – Когда ты едешь? – Через два дня… – Он прижался лицом к стеклу. – Мама, а я всех нас во сне видел. Еще в старом доме… Ты молодая совсем, кормишь меня кукурузой… Отец живой… – Четвертая кабина, заканчивайте! – ворвался в разговор беспощадный голос телефонистки. – Женя! Женя! – занервничала мать – они, как всегда, ничего не успели сказать друг другу. – Мам, ты не волнуйся, – успел крикнуть матери Левашов, – это самая рядовая командировка. Ну, хочешь, я привезу тебе белого медвежонка… Раздались короткие гудки – их разъединили. Их разъединили давно, а мать по-прежнему сидела на диване с трубкой в руке, не понимая, почему так безнадежно обрывают сердце привычные телефонные гудки. Что в разговоре с сыном поселило в ней тревогу? Чрезмерная будничность тона, на которую она покупалась не раз? Арктика, из которой невозможно позвонить? Ни разу за три месяца… Его сон, в котором они все были живы и счастливы: она, Женя, давно убитый, но так и оставшийся единственным муж… В комнату вошла легкомысленная Ниночка. – Женя звонил? – спросила она. Мать кивнула. – Как он? – Женился, – отрешенно сказала мать. – То есть как? Не поставив тебя в известность… – В смысле, они еще не расписались… – машинально повторила мать фразу сына. – Это ничего, – примирительно сказала Ниночка, – молодость. Пойдем, Сонечка, все тебя ждут. Мать подняла на Ниночку полные отчаяния глаза. – Он сказал, что уезжает… – Куда? – В Арктику, за Полярный круг… – А это не опасно? – на всякий случай спросила Ниночка, совершенно не представляя себе, что такое Арктика и за каким она Полярным кругом. – Нет никакой Арктики! Никакого Полярного круга! – исступленно, почти на крике выводила мать. – Понимаешь, нет! Он опять едет туда, на эту проклятую войну! – На какую войну? – недоуменно спросила Ниночка. – Которые никогда не кончаются в этой стране, – зло и неожиданно спокойно сказала мать. Она уже взяла себя в руки. Она приняла решение. – Я поеду к нему. – Ты прости меня, Сонечка, – как можно деликатнее и от того еще больше смущаясь, сказала Ниночка, – но мне кажется, ты можешь им помешать… Ведь они, вероятно, счастливы. Мать резко встала. Она собиралась ответить что-то гневное, оскорбительное, но вдруг поняла, что сейчас права не она, а ее легкомысленная подруга Ниночка Ветрова. Наступает время, когда матери начинают мешать своим сыновьям. И это время неизбежно. Да, это не касается ее сына – не такие у них отношения, но сейчас (пусть ее предположения тысячу раз справедливы) имеет ли она право вмешиваться в его жизнь?.. – Что же мне делать, Ниночка? – опускаясь на стул, беспомощно спросила мать. Они поднимались по затертым грязным ступеням. Тускло отбрасывая тени, мерцала над головой закоптившаяся лампочка. Стены, лестничные марши, перила – одним словом, все в этом фантастическом, будто вырванном из другого измерения, подъезде было испещрено рисунками и граничащими с помешательством изречениями граждан на тему «Мастера и Маргариты». Но основное место на стенах, окнах и потолках занимали цитаты из самого Булгакова, и создавалось ощущение, что если подняться с первого до последнего этажа, то можно прочесть роман целиком. – Где мы? – оторопело спросила Наташа. – В этом подъезде находилась знаменитая квартира пятьдесят из булгаковского «Мастера и Маргариты», – объяснил Левашов. – Ты любишь Булгакова? – Я люблю тебя. А к Булгакову я спокоен. – Тогда зачем мы здесь? Ты не Мастер, я не Маргарита…Левашов пожал плечами. – Мне почему-то захотелось привести тебя сюда… Скоро эти квартиры выкупят, закрасят стены, установят домофоны, и больше ни одна влюбленная, временно безработная пара не сможет распить здесь бутылку портвейна… – Почему портвейна? – удивилась Наташа. – Потому что здесь можно пить только портвейн. И только из горлышка, – назидательно сказал Левашов. – Женька, – Наташа прижалась к Левашову. Она повернула голову и прочла надпись на стене: – «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус…» Как просто, – задумчиво сказала она, – никого не трогаю, починяю примус. И самое главное: никто не трогает меня… Они поднялись на третий этаж, уселись на подоконник. Неприкрытая, с выбитыми стеклами оконная створка слегка раскачивалась от ветра и поскрипывала в тишине московского колодца. Левашов достал бутылку портвейна, опалил зажигалкой полиэтиленовую пробку и сорвал ее зубами. Сделав несколько глотков, он протянул бутылку Наташе. Наташа перевела дух, перекрестилась и отчаянно приложилась к бутылке. – Господи, какая гадость! – болезненно морщась, выдохнула она, возвращая бутылку Левашову. – Ты что же, в юности портвейн не пила? – искренне удивился Левашов. – Я пила сухое белое вино и не шлялась по подъездам, – заявила Наташа. |