Онлайн книга «Ты самая любимая»
|
— Ну… — Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет… В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял: — Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары — разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»… Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой — звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал: — Я в туалет, это в соседнем вагоне… И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал: — Ты с ума сошла? Что ты набираешь? — Ты не понимаешь, — сказала она. — У нас там ничего этого нет. — Где «там»? — Ну там. — Она показала вверх. — А ты уже собираешься отчалить? Туда? — Конечно. Ты меня все равно не любишь. Он вздохнул: — Начинается! — И сменил тему: — А на хрена там шары? — Что значит «на хрена»? — удивилась она. — У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво! — Фаллосами? — Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце… — А «Волшебный рост»? Это не для детей! — Я знаю. Это для моих цветов. — А «Вечный зов»? — Для тебя. Дай мне еще немножко денег… Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели — в разных концах — Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние. Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них. А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила: — Спасибо, извините… Спасибо, извините… Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела. — Люди! Люди!!! — завопил он вдруг. — Я вижу ангела! Я вижу ангела!!! И брякнулся на колени, отбросив палку. — Ангел! Излечи! Ангел!!! — И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: — Исцели слепого! — Встань, — сказала ему Ангел с Небес. — Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо! Она протянула к нему руку, погладила по голове: — Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял? — Пас! Серега, пас! — Бей! Бей, Валера!.. На пустыре за деревней пацаны играли в футбол. Двенадцати— и одиннадцатилетние братья-погодки Сергей и Валерий явно выделялись среди них какой-то особой мужской статью, напористостью и просветленной чистотой иконописных лиц. — Боже мой, как выросли! — почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам. Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко: — Ну вот. Теперь я все понимаю. Он повернулся к ней: — Что ты понимаешь? — Почему я выбрала тебя. — Почему? — А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом. В лесу стучал дятел — гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука — словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей… Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы. А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес. В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него. — Боже мой! Господи! — взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. — Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово! — Замолчи! А то в Кремле если услышат… — Нет, правда. — Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. — Я умирала в Москве, умирала! А тут… Он прилег рядом с ней. Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь. — Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь… — Что у тебя не получалось? — Глупый! Как ты не понимаешь? — И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше. Он испугался: — Не смей! Нам пора домой, на поезд. — К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… — И она расстегнула ремень на его брюках. — Не нужно! Тут люди вокруг! — Никого тут нет, не бойся. — Подожди! — Нет, я не могу больше ждать. Я хочу такого сына, как у тебя. И даже двух. И склонилась к его чреслам. Бессильно закрывая глаза, он опять застонал от вожделения и истомы: — О-о!.. О Боже… И в оранжево-солнечном окоеме расплылись и закачались над ними деревья, и взлетели они над планетой Земля, окрашенной золотисто-огненным сиянием, и зазвучало в воздухе голосом Луи Армстронга: When a little blue bird, Who has never said a word, Starts to sing: «Spring! Spring!..» Когда крохотная птичка, Которая никогда не поет, Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!», |