Онлайн книга «Кот»
Его звали Сервантес Сааведра Мигель де. Идальго, разумеется. Ну что там у нас? Ах, ну конечно, опять эти куриные головы! Золото сусальное! Все мучения дона Кишота! Не могу же я все время есть куриные головы! В них совершенно отсутствуют витамины и клеточное молочко. То самое клеточное молочко, во что превращается еда в процессе пищеварения. А люди едят ужасающие вещи. Бог ты мой! Бог ты мой! Нет, нет, нет! А точнее – да, да, да! Всю таблицу Дмитрий Иваныча Менделеева, четырнадцатого ребенка в семье. 
А мне, почесывая меня при этом за ухом, предлагается гипотетическая мышка, на проверку всякий раз оказывающаяся все той же голубоватой, с проседью куриной головой, в следующих выражениях: «Хочешь, хочешь, паршивец, волосатый пельмень!» Пристальное изучение этого вопроса, вопроса о еде, привело меня к неутешительным выводам: организм человека представляет собой хорошенькую помойку. Что не может не сказаться на его поведении, обустройстве быта и образе мышления как процесса, далекого от непрерывности. 
Мусор, господа, состоящий из рейтингов, пива, инаугураций, катастроф, террористов, немытой посуды, баб, бомб, омоложения, очищения и осушения сосудов кармы. Интерес же к силам потустороннего мира, магии, чародейству, кабале, иезуитству, бесстыдству и казнокрадству говорит о том, что в помыслах своих человек темен. В этот момент меня пинком сгоняют с дивана. Успею ли заметить, что сам по себе пинок, как бы правильно все описать, это та минимальная плата, на которую может рассчитывать тот, кто целиком препоручил себя избраннику. 
Ещё один пинок. Кормящий и выкормыш – это дилемма, я полагаю. Немедленно за диван. – Вылезь сейчас же и съешь куриную голову! Как же, приготовьте обе руки. – Ладно, зараза, я на службу ушел, а тебе все равно ничего другого не оставлю. Безграничная мрачность и моложавая тупость! А вот я бы не был столь категоричным в суждениях. И вообще в суждениях, в оценке событий была бы симпатична осторожность. Я бы даже сказал, симптоматична. Лучше быть расплывчатым, неконкретным, неясным, говорить такие слова, как: якобы, вроде бы, обращает на себя внимание тот факт, вполне возможно, казалось поначалу, вольно было бы предположить, как бы, если, в свое время, скорее всего. Событию нужно предоставить свободу. Оно ведь материально – надеюсь, что уж это ясно всем. И оно алчет своей независимости. Его нельзя взять в руки, вставить куда-нибудь тесно, прижать, застолбить, сказать, что это мое, потому что не вы его автор. Только вы подумали о том, что событие у вас в кармане, как оно извернулось ужом злопахучим и выскользнуло из рук. А тут налицо этакая роспись в собственном бессилии – это я насчет «ладно, зараза». Этакая песнь баргузина, шевелящего вал. 
Хлопнула дверь. Стоит посидеть еще немного в укрытии, ибо опыт подсказывает, что в озлоблении своем люди необычайно изобретательны. А вот коты мудреют быстрее. А вот люди могут и вовсе не помудреть. Так и мрут, савраски, относительно недалекими. Так и мрут. Как снопы на корню. А чего сотню лет растить придурка? Все равно ведь ясно с первых шагов, кто и для чего родился. Так что некоторые сорняки можно выполоть в шестьдесят, некоторые лучше в сорок. Тишина. Ушел. Не спрятался, не затаился, не залег, подминая гнилую солому и собрав свои мышцы в пучок. Пошёл на свою драгоценную службу. Ну и фал-шалунишку ему, так сказать, в руки. Пускай служит. А чем им еще заниматься, исходя из плотности населения? (Бывают мгновения, когда я способен только к ругательствам.) Все разом замерли, как выпь по росе, головы повернули все вдруг направо и одно ухо сделали себе выше другого. И сразу хорошо. И сразу здорово. И жизнь представляется не лишенной игривости и сути. И сразу понятно, ради чего. И в чем великий смысл происходящего. Ты только встань в строй – и тут же ясно, куда нам двигаться. 
ГЛАВА ВТОРАЯ, эволюционная «Эволюция зря…» – хотелось бы так начать очередную главу нашего повествования, в которой я рассчитываю поместить размышления о том, что незачем было для всеобщего расцветания выбирать ветвь человека, когда можно было остановиться на ветви собаки или же лошади, изначально лишенной столь злобствующей разносторонности. 
Но, воскликнув: «Эволюция зря!..» – я был немедленно озарен диковатой красотой этой незавершенной фразы, в которую совершенно безболезненно много бы чего уместилось. Попробуй, читатель, воскликни: «Эволюция зря!..» – и сейчас же тебя охватят первичные сомнения, а потом им на смену придут сомнения относительно первоначальных сомнений, которые, получив в озвучании столь необходимое для себя развитие, незамедлительно воплотятся в третьих сомнениях, абсолютно не напоминающих ни свою мать, ни бабушку! Глубина приведенного выше высказывания на какое-то мгновенье ослепила, оскопила, обескровила, а затем и лишила мое повествование всякого аллегорического смысла. Оскудение ума, бесплодие и потеря дееспособности, что по сути своей почти одно и то же, замаячило впереди, но (вот ведь как все устроено, а?) как только стало казаться, что теперь я замолчу навеки, как только пыль подоконника сделалась было моим единственным уделом, как раз! – и жизнь в виде непрерывной цепи рассуждений вновь и вновь полнокровно и властно заявила о себе. Так заявляет о себе ребенок, накормленный и уложенный спать. Вдруг среди ненадежной ночной тишины слышится его первое в этой жизни слово: «Ма-ма!» – и ужас, холод пропасти под ногами, неприятные ощущения, связанные с опущением простаты, – вот что приходит родителям с первыми же его словами. Оно! Оно заговорило! И ужас немедленно обращается в радость, которая – нет-нет – а все еще ужас. 
|