Онлайн книга «Кот»
Так, может быть, остаться в России? Тут все так неторопливо и без этой навязчивой радикальности, присущей островитянам. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой я примеряю на себя личину человека 
Ах! Я порой думаю: если б я был человеком, то меня бы укусила собака где-нибудь на территории достославного Совтрансавто, руководимого Семеном Ашотовичем Переверзяном в селении Верхние Шушары. А я бы подал на них в суд за нанесение морально-физического увечья и этические потери, и судья призвал бы их к ответу, а они бы ответили, что собака была бродячая и забежала на их территорию исключительно ради подобного нападения, а я нашел бы и свидетелей, и лжесвидетелей, а они бы упорствовали, и суд длился бы себе незнамо сколько, а на заседаниях я бы хотел видеть молодых девушек, расхаживающих по залу босиком в легких накидках, разбрасывающих всюду медленно опадающие шелковые платки. Мне бы не выдали компенсации, после чего я бы захотел остаться котом. Быть человеком и из-за этого ежедневно подвергаться разного рода унижениям – благодарю покорно. 
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Общение с Наполеоном А не пообщаться ли мне с тенью Наполеона? Люблю я великого корсиканца вкупе со всем его душегубством. А все оттого, что невероятно умен и честолюбив. Он ставил перед собой почти невыполнимые задачи, потому что был колоссом, насильно засунутым в незначительное тело. Его стесняла оболочка. Ему вредили границы собственного «я». Вот откуда все его походы – в Россию, в Индию, в Египет. Он родился всего лишь человеком, а должен был – полубогом. Мне скажут, что полубоги не существуют. Существуют. Уж будьте покойны. – Корысть всегда у власти, – скажет мне Наполеон, а я попытаюсь возразить: мол, бывали же случаи… Он остановит меня: – Я пригласил вас, мой маршал, не для того, чтобы слушать. Вы должны внимать мне молча. Таким образом, вы сыграете роль поверхности, отражающей мои собственные мысли. Только так я получу собеседника, равного мне по уму. Возвратимся же к алчущим: они стремятся к власти, и они правят. Как хорошо, что алчность, в сущности, от недостатка ума. Их соединение, а точнее, их союз равносилен катастрофе. Я же правлю по странному стечению обстоятельств. Гений править не должен. Я не нашёлся, что возразить. Тем более после того, как меня назвали маршалом. Да и не смог бы, наверное. От этой речи возникло учащенное сердцебиение, сухость во рту и захотелось немедленно встать под чьи-либо знамена или выкушать рыбки. Ух, как захотелось рыбки! Просто небо засосало, зачесалось. Хорошо бы маринованной осетрины. Даже рот наполняется слюной. А какая она вкусная! Жуть! Вот только уксуса нужно совсем немного, чтобы и коты ее могли есть. 
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, посвященная формированию событий Эх, слюни… Слюни – что слезы: и те и другие внезапны. А ведь вокруг глубокая ночь, за окнами мороз, и поземка змеится по дороге, и что-то грустно на душе, и я понимаю собак. Вернее, их продолжительный вой по поводу и без повода. Призраки давно исчезли. А в комнате на раме окна у нас образовались сосульки, и еще ее оживляет храп моего хозяина. Пусть себе храпит. Ему спать еще часа четыре. Он храпит, а я должен думать. Потому что должен же кто-то думать, мыслить, созерцать и формировать наше будущее с болью. Ведь одним только усилием своего необычайного ума ты соединяешь разрозненные фрагменты еще не случившегося. А тогда эти фрагменты складываются в событие. И ты уже перетаскиваешь его в нужное время и нужное место. Не доводилось ли вам бросать шары, когда одним вы должны попасть в другой? Вы наверняка помните какую-то особую силу своего взгляда, который словно бы прикрепляется к шару-мишени: его никак не отвести, и точно – брошенный шар ударяет в него. 
Вот так и событие. И для этого нам дана голова, которая после всех этих действий болит. А хозяин полагает, что она нужна ему для ношения фуражки. Не будем его осуждать. Его к этому приучили. Посредством многих мелких унижений. – Ы-ы-ы… Я же говорил вам, что он проснется и посмотрит на будильник. – Ы-ы-ы… А теперь он пойдет в туалет… – Ы-ы-ы… И уже там, в сортире… Впрочем, это не важно. Хотя… Вот ещё что: Сообщите мне, пожалуйста, как это можно метить в такую огромную чашу и совершенно в нее не попасть; а потом, когда я восседаю в своей тесной кювете, ревниво следить за тем, чтоб я нигде не набрызгал? Даже задние лапы порой встряхнуть никак нельзя. Что для кота совершенно неприемлемо. А сам, между прочим, всегда встряхивает руки, прежде чем вытирает их полотенцем! Тут, я думаю, речь идет не иначе как об угнетении и насилии. Над котами, естественно. – Ну как, нигде еще не нагадил? Это он мне после ночного извержения по всем стенам. Видит Бог! Мне удается при этом сохранить все свое достоинство. Тому свидетельство исключительные благодушие и доброжелательность. Сколько раз они были повинны в излишнем доверии к человеческой расе, которая использует что доверие самым отвратительным образом. Я уже не говорю о том, что в некоторых недоразвитых странах кошек едят. Вот и мой иногда восклицает: – А хорош бы ты был, фаршированный грибами! И не то чтобы меня немедленно охватывает жуть. Нет! Скорее оторопь, потому как я в тот момент, к примеру, у него на руках и мурлычу. |