Онлайн книга «Вчерашняя вечность»
|
Сиделец пробормотал свою формулу. Она стоит как вкопанная. «Чего надо?» — проскрипел он. «Вот так встреча, — очнувшись, проговорила она. — Вот это да. Писатель!» Увы, это был он. «Чего? — спросил он. — Ты кто такая?» «Та самая! — улыбаясь, отвечала дама, опустилась на корточки, платье красиво обтянуло её бёдра. — Писатель! Где мой роман?» Ничего не изобразилось на лице нищего, он сумрачно оглядел её: «Вали отсюда…» «Ро-о-оман, — пропела она, — вы обещали, если я буду вести себя хорошо, посвятить мне свой роман». Она поднялась. Насупившись, он спросил: «Когда это я обещал?» «Тогда! И, пожалуйста, не делайте вид, что вы меня забыли!» Она протянула руку старцу. «Сам, сам…» — бормотал писатель, встал, подтянул штаны — жест, возвращающий мужчине самоуважение. Дама отряхнула и подала шляпу. «Ничего не помню», — сказал он строго. Несколько времени они шагали рядом. Не помню, не знаю, повторял он мысленно, ни тебя, ни вашего городка, ни комнату с топчаном и дощатым полом, ни старуху-хозяйку, и катитесь вы все подальше. «Ты её внучка?» — спросил он. Вошли в сквер и уселись на скамейке перед Первопечатником. «Та-ак, значит… — пробормотал он. — Это самое… — И что-то ещё невнятное. — Сколько же это лет прошло… сто лет?» «Почти». «Я жил у Швабры… как её? Андреевна?» «Анисимовна». Il en est ainsi de notre passé. C’est peine perdue que nous cherchions à l’évoquer. [62] «Я была девочкой. Я была в тебя влюблена, писатель». «Этого не может быть». Вероятно, он имел в виду встречу. Она истолковала его слова иначе. «Ты просто не заметил. Мужчины невнимательны. Ты и сейчас меня не узнал… А я, между прочим, вспоминала о тебе. Писатель, я всё та же». «Та же. Угу. Только я не тот». «Ты не выполнил своё обещание. Где книга?» Нищий молчал, мутно поглядывал из-под косматых бровей. «Я жду», — сказала она холодно. «Чего ты ждёшь?» «Чего я жду… о, Господи. Вот уж никогда бы не подумала. Так опуститься… Где ты живёшь? Как ты вообще существуешь?» «Существую…» «У тебя есть какое-нибудь жильё?.. Ты пойдёшь со мной, — сказала она. — Будешь жить у меня… А эти лохмотья — вон, вон…» «Не сметь меня оскорблять». «О, я бы тебе ещё и не то сказала… Писатель, где мой роман?» «Путаешь меня с кем-то». «Я? путаю?» «Нет его. И меня нет». «Это как же надо понимать?» — спросила она, нахмурившись. «Нет больше никаких романов! — крикнул он. — Конец, finita… Сколько можно?» «Куда ты его дел. Куда ты его дел? Я спрашиваю». «Тебе говорят — нет. В сортир спустил… — Усмехнувшись: — Вместе с тобой». «Со мной?!» «Ну да. Ты ведь тоже была — как это называется — действующее лицо». Нищий взглянул на позеленевшего человека в кудрях, повязанных ремешком. Он опирается на печатную доску, в другой руке держит типографский лист. Со своего постамента Иван Фёдоров сверлил бродягу укоряющим взором. Пора бы и его туда же. Взорвать к чертям… «Неправда. Я не верю. Мы его разыщем. Или ты напишешь заново». «Держи карман шире». Помолчав, он добавил: «Ни к чему. Не вижу необходимости. Нет смысла». «Мы поговорим об этом после; пошли». «Куда это?» «Есть смысл или нет смысла, не нам судить. Поднимайся, у меня мало времени». «Зато у меня, хе-хе, сколько угодно!» Светило яркое летнее солнце. Шумел город, вдруг оказалось, что в Москве очень много машин. Писатель сказал: «Мне нехорошо. Лучше проводи меня». «Куда?» — спросила девочка. Он сидел за дощатым столом в комнатке с низким окошком, со щелястым полом, кто-то царапался в дверь, она вошла, держа в руках ломоть хлеба с повидлом. Бдительность, сказал жилец, подняв палец, бдительность прежде всего, и принялся перебирать исписанные листы. Оба стали есть и слизывать повидло с пальцев. «У нас большая квартира, — сказала она, — мой сын предприниматель. Мы ни в чём не нуждаемся… У тебя будет своя комната. Все условия для работы… Ты всё вспомнишь, торопиться некуда. Напишешь ещё лучше, чем было. А потом мы издадим книгу за свой счёт, в самом лучшем издательстве. Писатель. Я требую. Ты обещал!» «Там есть столовая, бесплатная… Проводи меня». «Никаких столовых! Мы едем к нам». «К вам. Угу. Куда же это? Девочка моя…» — проговорил он, глядя мимо бородатого Первопечатника, мимо Иверских ворот. Шум столицы, водопад времени заглушал его бормотанье. «Девочка… Я понимаю, надо было сопротивляться… Надо было твердить своё… Как-то оправдать». «Что оправдать?» «Всё. Историю. Литературу. Свою собственную жизнь. Кто мы такие, зачем живём на свете. Жизнь бессмысленна. Надо внести смысл. Литература вносит смысл, так? Ничего не вышло». «Но есть Бог», — сказал Первопечатник. Писатель поднял голову. «Ты так думаешь?» — спросил он. Рядом с ним женщина, уже не казавшаяся такой моложавой, сжала виски ладонями, да, да, говорила она, есть Бог, и он всё видит и всё понимает; он и тебя ведёт, и не зря мы с тобой повстречались. «Это судьба. Я верую, верую… Ты начнёшь всё сначала. Ты напишешь новый роман о пути к Богу…» Писатель промолвил: «Может, он и есть. Только не про нас». «Что ты такое говоришь! Теперь другие времена. Это так нужно! Всем нужно! Ты современную литературу читаешь?» «Зачем она мне…» «Послушай… — Она встала, взглянула на ручные часики. — Мне надо торопиться. Ты тут посиди… Я скоро вернусь». Он покачал головой. «Можешь не возвращаться. Минутку… Что я хочу тебе сказать. Ты говоришь, другие времена. Будь на моём месте человек в десять раз талантливей, всё равно ничего бы не получилось. Что это за времена, что это за эпоха, когда какого-то Элвиса Пресли боготворят десятки, сотни миллионов… О чём тут толковать… Пресли отменил Бетховена. Телевизор обесценил Пруста, обесценил Толстого… Прости, я заговорился… Не об этом речь. Что я хочу сказать… Мне сегодня как-то нехорошо, надо бы лечь. Я, пожалуй, пойду… Моя милая… Я счастлив, что повидал тебя, что у тебя всё в порядке… Всё в порядке…» — бормотал он, не замечая, что рядом никого уже нет. |