Онлайн книга «Белый, белый день...»
|
Мордасов поклонился, вспыхнули несколько фотовспышек… Оцепеневший зал через мгновение разразился овацией, криками «браво», даже женским визгом. Лука Ильич раскланивался, благодаря и улыбаясь, успевал только подписывать автографы… С него лил пот, но он был счастлив. Он знал, что он победил и сегодня. Победил себя, аудиторию… Лука Ильич понимал, что в этот вечер первый раз пел в России. – Спасибо, спасибо… Я тоже рад… Приходите завтра на мой концерт… Спасибо… Всем! Всем… Когда Лука подошел к своему столику, он был пуст. – Она ушла, – услышал он за своей спиной тихий, настороженный голос Альберта Терентьича. * * * Лука Ильич проснулся от сильной боли в груди. В глазах мелькали какие-то блестки. Кружилась голова… Предательская слабость обняла всю левую сторону тела… Ему казалось, что он умирает. – Ерунда… Ерунда, – шептал он про себя, пытаясь найти взглядом часы. Было без десяти три. На какое-то мгновение ему стало легче, но боль не уходила. Мысли путались. – Ну, вот и все, – прошептал Мордасов. – И ничто уже не важно… Ничто! Левая рука была бесчувственна. В голове нарастал какой-то прерывистый шум. Он лежал, не в силах двинуться, не в силах позвать кого-нибудь. «Бедный, бедный старик… – пронеслось у него в мозгу. – Один… в холодной, чужой постели. Так тебе и надо». Лук набрался сил и, протянув почти бесчувственную руку к лекарству на тумбочке, достал пилюли. Положил две штуки под язык и снова закрыл глаза. Все неслось в голове под закрытыми веками. Он попытался приподняться на подушке, и это ему удалось. Глубоко вздохнул – раз, другой… Головокружение вроде бы прекратилось. Лука Ильич лежал в неудобной позе, опираясь на локоть правой руки. Наконец он спустил ноги и сел в кровати. Голова сама упала ему на руки. В груди громко и часто, как загнанная лошадь, билось его слабое, натруженное сердце. Но сидя ему было легче. Дыхание стало более спокойным и глубоким. Он мог бы позвать Вэла, который спал в соседнем, смежном номере, но у него не было сил набрать номер телефона. Так и сидел Лука Ильич, обхватив голову ладонями, неизвестно сколько времени. Почему так получилось в жизни, что он уже давно один? Его постель никем не согрета. Нет рядом близкого человека… За что ему такое наказание? Он ведь уже старик, которому нужны и забота, и ласка. И просто чтобы кто-то родной был рядом! Переезды, гостиничные номера, холодные простыни… Один засыпаешь, один просыпаешься… Так и умрешь где-нибудь в чужом городе, в чужой* постели… Недолго уж осталось! Да, были у него жены… Четыре! И все ушли… Или он ушел от них? Бросил, уехал. Оставил позади? А куда же он рвался из каждого дома, что строил. И в Вероне, и в Португалии, и в Париже? Страстная любовь никогда не посещала его жизнь. Была страсть к творчеству, может быть, к Славе… Страсть к совершенству… Хотя бы к совершенству его Голоса. Его, свой Голос он любил, кажется, больше всего на свете. И боялся, что он, Голос, оставит его… Когда-нибудь… Но ведь так и произойдет! Ему уже шестьдесят пять! По всем законам природы дольше семидесяти он петь не сможет… А что же тогда? Лука Ильич всегда гнал от себя эти мысли. Одиночество. Полное одиночество в этом безумном, безжалостном, безграничном мире. У него не было детей – во всяком случае, он не знал о таковых. Уже восемь лет он был холост… Три его сотрудника – продюсер, секретарь и охранник – найдут себе другую работу… А он останется один. Один-одинешенек… Лука Ильич услышал, как осторожно открывается дверь спальни. Он поднял глаза и увидел на пороге фигуру Вэла. – Лука Ильич, вам плохо? Мордасов не ответил. Вэл быстро подошел к столику, вынул шприц из эмалированной коробки, быстро сломал ампулу и, решительно взяв его руку, умело и точно сделал укол. – Лягте, пожалуйста… Лука Ильич! – Голос охранника был строг. Лук поднял на него глаза. – Откуда ты узнал, что мне плохо? Вэл отвел взгляд. – Не знаю… Почувствовал что-то… Ложитесь, ложитесь, Лука Ильич. – Нет! Сидя мне легче. Вэл осторожно накрыл его плечи халатом. – Садись, посиди со мной, – попросил Мордасов. От укола ему стало горячо в груди, запунцовели щеки, и дыхание стало свободным и глубинным. От присутствия Вэла, от действия лекарства, от прошедшего страха смерти ему стало хорошо до легкого, приятного головокружения. Луке стало так жаль и себя, и всю свою жизнь, и этого преданного, верного, простого парня, что он почувствовал, как по лицу в темноте полились облегчающие душу слезы. – Ты посиди, Вэл. Посиди… – Я сижу! – Голос парня был озабочен и чуть растерян. – Может, врача вызвать? Мордасов только покачал головой. – Вэл… Ты останешься со мной? – Голос Луки Ильича чуть дрогнул. – Ну, если что случится? Парень даже привстал на стуле от того, каким жалким, просительным тоном был задан вопрос. – А что может… случиться? Мордасов пожал плечами… И снова закрыл ладонями свое большое, обмякшее лицо. – Вы мне… – осторожно начал Вэл, – как отец… Как родной отец. Поэтому пока я вас… Пока вы… Лука Ильич ждал продолжения, но Вэла как заклинило – он не мог найти слов от волнения. – А как же твоя семья? Ну, там, в Карпатах? – Я им деньги отсылаю. Они довольны… – А ты… Тоже доволен? Мордасов поднял глаза на своего помощника. – Да, да… Доволен, – затряс головой Вэл. – Я бы всю жизнь мечтал так жить. Чтобы вы пели. По разным городам. Чтобы я был при вас. Всегда… – А остальные? – спросил маэстро – Греве и Альберт Терентьич. Вэл на мгновение замялся, но потом ответил достаточно решительно: – И они – тоже… – Оба? – Оба! – уже горячась отвечал Вэл. – Греве Карл – он хоть и немец, но толковый, преданный… Преданный вам человек. И порядочный очень… Ни цента налево не пустит. К его рукам ничего не прилипнет! Парень даже рассмеялся. – Вы не знаете. А я ведь слежу! За всеми слежу… – Ну, и что ты выследил? – Терентьич тот… Душа, конечно, человек. Но ловкач… Вот ему я бы свой кошелек не доверил! – Я знаю! – Мордасов махнул рукой. – Отдал он вчера Греве деньги из «Националя»? |