Книга Сыновья Ананси, страница 80 – Нил Гейман

– Что?

Отец притянул к себе голову Толстяка Чарли и нежно поцеловал его в лоб.

– Вот это, – сказал он.

Толстяк Чарли выпрямился. Отец смотрел на него снизу вверх с таким выражением, какое – увидь его Толстяк Чарли на чьем-то другом лице, он мог принять за гордость.

– Дай-ка взгляну на перо, – сказал отец.

Толстяк Чарли полез в карман. Перо было там, еще более измятое и растрепанное, чем прежде.

Отец поцокал языком и посмотрел перо на свет.

– Красивое, – сказал он. – Ты его береги. Она не возьмет перо обратно, если оно будет испорчено.

Мистер Нанси провел рукой над пером, и оно обрело свой прежний вид. Он нахмурился.

– Теперь ты снова его испортишь.

Он подышал себе на ногти, отполировал их о пиджак. Потом, кажется, пришел к решению. Снял шляпу, прицепил к ленте перо.

– Вот. Изящная шляпа тебе не помешает. – И надел шляпу на голову Толстяка Чарли. – Тебе идет.

– Пап, – вздохнул Толстяк Чарли, – я не ношу шляп. Смотреться будет глупо. Я в ней буду как полный придурок. Почему тебе всегда непременно хочется поставить меня в неловкое положение?

Старик смотрел на сына в рассеивающемся свете.

– Думаешь, я тебе вру? Сынок, все, что тебе нужно, чтобы носить шляпу, это стиль. А у тебя он есть. Думаешь, я бы сказал, что ты выглядишь хорошо, если бы это было не так? Ты классно смотришься. Не веришь?

– Не особенно, – сказал Толстяк Чарли.

– Так посмотри, – сказал отец. И ткнул пальцем за перила. Вода под мостом была спокойной и гладкой как зеркало, и человек, который глядел на Толстяка Чарли из воды, действительно классно смотрелся в новой зеленой шляпе.

Толстяк Чарли повернулся, чтобы сказать отцу, что, должно быть, он, Толстяк Чарли, ошибался, но старика уже не было.

И Толстяк Чарли ступил с моста в сгущающуюся темноту.

* * *

– Ладно. Я хочу знать, где конкретно он находится. Куда он ушел? Что вы с ним сделали?

– Я ничего не делала. Господи, дитя, – сказала миссис Хигглер, – в прошлый раз ничего такого не было.

– Словно его лучом затянуло в мазершип [83] , – вставил Бенджамин. – Круто. Спецэффекты в реальной жизни.

– Я хочу, чтобы вы его вернули, – свирепо сказала Дейзи. – Сейчас.

– Я даже не знаю, где он, – ответила миссис Хигглер. – И я его туда не посылала. Он сделал это сам.

– Послушайте, – сказала Кларисса, – ведь он ушел делать то, что делает, а мы его вернем! Так можно все испортить.

– Вот именно, – сказал Бенджамин. – Это все равно что обратно затянуть лучом космических десантников, на середине миссии.

Дейзи немного поразмышляла и с раздражением поняла, что в этом был смысл – если в последние дни хоть в чем-то вообще был смысл.

– Если на этом пока все, – сказала Кларисса, – я должна вернуться в ресторан и проверить, все ли в порядке.

Миссис Хигглер отпила кофе.

– На этом все, – согласилась она.

Дейзи хлопнула рукой по столу.

– Извините! У нас там убийца разгуливает. А тут еще и Толстяка Чарли затянуло лучом к мазервипу!

– К мазершипу, – поправил Бенджамин.

Миссис Хигглер моргнула.

– Ладно, – сказала она. – Мы должны что-то сделать. Что ты предлагаешь?

– Не знаю, – сказала Дейзи. – Тянуть время, наверное.

Она схватила экземпляр «Вильямстаунского курьера», который читала миссис Хигглер, и начала его пролистывать.

Сюжет о пропавших туристках, которые не вернулись на круизный лайнер, занимал колонку на третьей полосе. Двое в доме, сказал Грэм Коутс в ее голове. Ты ведь не думала, что я поверю, будто они сошли с корабля?

В конце концов, Дейзи была копом.

– Дайте мне телефон, – сказала она.

– Кому ты собираешься звонить?

– Думаю, мы начнем с министра по туризму и начальника полиции. А там посмотрим.

* * *

На горизонте съеживалось малиновое солнце. Паук, не будь он Пауком, впал бы в отчаяние. На острове, в этом месте, была четкая граница между днем и ночью, и Паук наблюдал, как море заглатывает последнюю крошку солнца. У него были камни и два шеста.

Хотел бы он, чтобы был и огонь.

Интересно, когда взойдет луна? Когда она взойдет, у него появится шанс.

Солнце село. Последнее красное пятнышко погрузилось в темное море, и наступила ночь.

– Дитя Ананси, – сказал голос из тьмы. – Очень скоро мне нужно будет поесть. Ты не узнаешь, что я рядом, пока не почувствуешь, как я дышу тебе в затылок. Я стоял над тобой, пока ты был привязан к шестам для меня, и я мог разгрызть твою шею там и тут, но я придумал лучше. Убить тебя во сне не принесло бы мне удовольствия. Я хочу прочувствовать твою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я отнимаю у тебя жизнь.

Паук швырнул камень туда, откуда, по его мнению, доносился голос, и услышал, как камень, не причинив никому вреда, упал в кусты.

– У тебя пальцы, – сказал голос, – а у меня когти, что острее ножей. У тебя две ноги, а у меня четыре лапы, что никогда не устают и могут бежать вдесятеро быстрее и дольше тебя. Твои зубы могут есть мясо, если огонь размягчит его и убьет его вкус, потому что у тебя маленькие обезьяньи зубки, пригодные для разжевывания мягких фруктов и мелких букашек; а мои зубы раздирают и рвут живую плоть до костей, и я могу проглотить ее, пока свежая кровь еще бьет фонтаном в небо.

И тут Паук издал звук. Такой звук, какой можно издать без языка, даже не открывая рта. Это было «ме», в котором звучало презрительное удивление. Может, у тебя и есть все это, Тигр, словно бы означал этот звук, но что с того? Все истории, что когда-либо были, принадлежат Ананси. Никто не рассказывает Тигриные истории.

Из тьмы раздался рев, рев ярости и бессилия.

Паук начал мурлыкать под нос «Тигриный рэгтайм». Этой старой песенкой хорошо дразнить тигров. «Держи-ка тигра, – поется в ней. – Где же этот тигр?»

Когда в следующий раз из темноты донесся голос, он звучал ближе, чем прежде.

– Твоя женщина у меня, дитя Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее плоть. Ее мясо будет повкуснее твоего.

Паук выдал «хмф!» – звук, который люди издают, когда знают, что им лгут.

– Ее зовут Рози.

И тогда Паук застонал.

В темноте засмеялись.

– А что до глаз, – сказал зверь, – твои глаза, если повезет, видят лишь очевидное в разгар дня, тогда как глаза моего народа могут видеть, как встают дыбом волоски у тебя на руках, когда я говорю с тобой, видеть ужас на твоем лице – прямо посреди ночи. Бойся меня, дитя Ананси, и, если есть у тебя последние молитвы, молись прямо сейчас.