Онлайн книга «Косовский одуванчик»
|
– И это? – Это… Не помню точно, как его готовят. Знаю только, что он называется… – Как? – Падший ангел, – говорит Джон. – Извини, это не к тебе относится. * * * ДЖОН выгнал маленькую машинку марки «фиат уно», а я, чтобы нас не видели вместе – мы так договорились, – вошла в «Бар Кук-ри» со двора, на кухню. Рекса я обнаружила в дверях, ведущих в зал. Он знаком приказал мне молчать. Я подошла. В «Баре Кукри» царила торжественная тишина. Я не видела, но только слышала чтеца-декламатора: Ты с неба слетаешь, бездонная прелесть? Свой адски божественный взор устремляешь, Неся и добро, и убийство с собою. По трупам шагаешь, красотка, ругаясь. Твои украшения в ужас ввергают. Тобою любимо убийство – забава, Под стоны которой ты лихо танцуешь… Я глянула на повара Рекса: он кивнул. Я пробралась за стойку. Мики удивленно объяснил мне: – Агония романтизма! Чокнутые французы… Раймонда, принеся мне виски безо льда, велела нам умолкнуть. В глубине бара виднелась небольшая сцена, а светящиеся буквы летели в вышине, разъясняя непонятливым: «АГОНИЯ РОМАНТИЗМА». Сцену оформляли КФОР и капитан Жан-Мишель Мартин, за роялем – Роз-Мари. Рояль дзынькнул, как разбитый стакан, и тут на сцене, сопровождаемая лишь одним лучом рефлектора, появилась почти голая девушка, демонстрируя солдатам в баре под звуки рояля свою жопу. Она декламировала по-французски – светящиеся титры, совсем как в кино, переводили ее слова на сербский: Лижу в тишине С большей страстью Чем Магдалина Ноги Христовы… Бросая в зал стихи, прекрасная француженка сбрасывала одежду предмет за предметом и в конце концов, к полному восторгу солдатской публики, оказалось, что у красивой телки наличествует здоровенный хуй… Свет софитов со всех сторон расстреливал «Бар Кукри», между двумя выстрелами я заметила Джона, стоящего в дверях бара. Я подумала, что это хороший знак. Потому что боялась я только одного – что меня найдет майор Шустер. Раймонда принесла мне выпивку. – У меня еще есть. – У тебя и майор Шустер есть там, у стойки. – Да в рот его ебать! – Не ругайся по-сербски! – предупредила Раймонда. – А что, Мики по-албански матерится? – продолжила я. – Нет, Мики так мило ко мне относится, что в конце концов заебет насмерть! – ответила Раймонда по-сербски и добавила: – У вас в сербском такие выражения есть, что по-албански и не скажешь. Заебать, например, – это на сербском что угодно означает! – Заебешься, – продолжила я, – но только в том случае, если влюбишься! – В Мики? – спросила Раймонда. – В кого угодно, – говорю. – Сейчас я свободна, – говорит мне Раймонда, – и влюбиться могу в кого угодно. Посмотри, какой выбор – от Техаса до Непала. Следую твоему примеру: скольких ты водишь на поводке? – Троих, – отвечаю. – Как тебе это удается? – спрашивает Раймонда. – Не отдаю им ни пизды, ни Сербии, этим и держу. Раймонда поцеловала меня. – Ты прелесть, Мария, не вздумай из При-штины сбежать, я тебя под свою защиту возьму. – Как ты избавилась от Canada Press? Она что, опровергла свой материал, ну, про то убийство, что ты выдумала? – Да, она собиралась дать опровержение, но – мертвые молчат… – Вы что, убили ее?! – спрашиваю. – Нет, Мики только пригрозил, и мы ее больше не видели. – Теперь ты еще больше обязана Мики, – напомнила я. – Я ему дала, но не Албанию, – с улыбкой ответила мне Раймонда. – Вы тут полегче, – предупредил нас Мики. На маленькой сцене появился солдат, переодетый бедуином. Он продекламировал: Господа генералы, офицеры, солдаты, Не корите вы бабу: ее голод заставил Этим вечером в Приштине юбку задрать За горсточку баксов… «Бар Кукри» сотрясался от аплодисментов и требований выпивки. На сцене опять появился французский капитан Жан-Мишель Мартин: – Это были стихи французского поэта Бодлера, который, будучи предвестником агонии романтизма, написал дивные стихи о чернокожей девушке. Прошу вас, мисс Дорз! На сцену вышла мисс Дорз, легко одетая, но с большим револьвером на ремешке через плечо. Одной рукой она поигрывала его рукояткой, и на ее черном лице грубо выделялись толстые губы, намалеванные белой помадой. Негритянка читала, прохаживаясь по сцене, будто подстерегая кого-то: Я – негритянка. Но зато красива, Прекраснее небес, закрытых мглой ночною. Ну а в любви? В любви я – черный зверь, Прекрасная и мрачная заря меня встречает. И рассветет тогда, когда я прикажу. Пусть день придет, И счастлив будешь ты, Не потому, что ты со мною рядом, А потому, что жив еще, оставшийся со мной… Закуришь? Он хочет табаку! Нет, говорю я, черный зверь любви Сейчас ребенка будет тебе делать! Мисс Дорз неожиданно прервала декламацию, замерев по команде смирно, и отдала честь. В дверях «Бара Кукри» появился генерал Уэсли Кларк. Публика замерла, приветствуя появление генерала, и я увидела, как Уэсли Кларк о чем-то беседует с Джоном. Потом генерал взял его под руку, и они, я сама видела, словно старые приятели, направились прямо к стойке – генерал и Джон. Я спряталась за кухонной дверью, успев переглянуться с Джоном, который только пожал плечами, не имея возможности, как мне показалось, оставить генерала Кларка. К ним помчался французский капитан Жан-Мишель Мартин. Отступив в кухню, я могла из ее глубин наблюдать, как генерал Кларк ласково разговаривает с Джоном, а затем передает ему какое-то письмо. Больше я Джона не видела, поскольку перед кухонной дверью, обеспечивая безопасность генерала, устроились трое громадных солдат, все черные, с надписью Militer Police на касках. – Это надолго, – бросил мне Рекс. – Надо приготовить им на закуску какие-нибудь прелестные стишки. С кем это генерал разговаривает, игнорируя всех прочих? – Сержант Джон, – говорю. – Это для тебя и для меня сержант, – говорит повар Рекс, – а генералы так с сержантами не разговаривают! Я хотела было сказать, что Джон – писатель, но тут сама начала описывать расставание с Джоном: меня ждал Скендер. А в маленьком доме с большим палисадником – капитан Гарольд. Ну что же, знать, – судьба! Взяла ломоть хлеба и, нервно жуя его, ощутила боль в сердце, но и решительность тоже. Чао, генерал! Чао, повар Рекс! Прощай, Джон! Я уже бегу к бывшей «Пицериа Хит-лери», сверкающей в ночи новым именем: «Пицериа Хилари». |