Онлайн книга «Серпантин»
|
— Это ты сам должен понять. Иначе неинтересно. Ну всё, я пошёл. — Миша, погоди, ты мне нужен для одного очень важного дела... — Для крестиков и ноликов? Как-нибудь потом... — Ну вот, все говорят — потом, и это всё время откладывается... Нет, правда, ты мог бы мне помочь в другом... С твоим-то ростом... Ты мог бы заглянуть за один очень высокий забор... Мне нужно знать, понимаешь?.. — Что знать? — What's he building in there?! We have a right to know!.. — Мне правда надо идти, — сказал Миша, стряхивая руку Линецкого со своей руки, — я сегодня уезжаю. До встречи! И его голова взмыла так далеко вверх, что можно было сказать — исчезла... Линецкий оглянулся на набережную, поискал глазами, но не увидел ни Мишу, ни татарчонка на ослике... Где-то возле бордюра, впрочем, теперь стоял фотограф с шевелящимся двугорбым верблюдом... Линецкий вспомнил, что во время коллективизации кого-то репрессировали за то, что он водил от хаты к хате верблюда... Отставшего от цирка... И говорил: «Дивіться, до чого бiльшовики довели коняку»... Кто-то из депутатов рассказал об этом на первом же заседании Рады... После объявления независимости... И потребовал реабилитировать этого человека... И заодно назвать все вещи своими именами... Верблюда — верблюдом... У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба... Это — наша с тобою судьба, это наша с тобой биография... Линецкий не стал просить у официантки ручку, он решил, что этот тест можно сделать и устно... Он, не задумываясь, назвал шесть слов... «А», скажем, стало «Алтаем», с которым у него были связаны светлые воспомниния от одной командировки... Ну, и так далее... «Е» — «Екатериной»... Но, дойдя до седьмой буквы, Линецкий надолго завис над листом... Почему-то никак не удавалось вспомнить хоть что-нибудь светлое из своей жизни, что начиналось на седьмую букву алфавита... Пока он не понял, что это — сама «жизнь»... Ответ по форме, может быть, и напоминал карточный фокус... Но это не имело теперь никакого значения... Потому что Линецкий, разгадав предложенный ему ребус-тест... Почувствовал, что затмение действительно было... И только теперь закончилось. 14. Рассеянный образ жизни
Он увидел заправку и решил долить в баки бензин, а заодно и пожевать чего-нибудь. В буфете внимание его привлёк бутерброд... Лёня пробуравил глазами немолодую продавщицу и спросил: — Осетрина свежая? Я, вообще-то, её на Юге не ем. Страшные от неё бывают отравления. Но сейчас вдруг так захотелось... — Так потому и захотелось, что свежатинка, — сказала продавщица. — Если у меня живот скрутит от твоей свежатинки, я сюда вернусь, — сказал Манко, — ты так и знай. Последний раз спрашиваю, свежая?! — Рыба очень свежая, — сказала продавщица, — но я же не знаю, что вы ещё в дороге употребите... Сейчас только пять утра, это же у вас ещё даже не завтрак. Зачем же так наезжать на меня на ровном месте? Чей-то голос произнёс его имя, Манко резко обернулся... — Сельдик, — сказал он, — ты откуда взялся? — Из Нового Света, — сказал Сельдик, — еду домой. У тебя что, нервы сдают, а, Ман? — Какие нервы, Сельдик, с чего? — Я не знаю, я смотрю, ты тут базар устраиваешь. Или, может, ты теперь на санэпидемстанции работаешь? — Сельдик, тебе ли не знать, где я работаю? — Не, ну ты же был когда-то этим... — Ну, ну?! — Санитаром леса... — Рэкетиром, ты хотел сказать? — Да не, Ман, чё я, совсем? Всё давно и неправда... Да это слово теперь вообще никто не употребляет. Крыша и крыша... — Какая, блядь, крыша! — сказал Манко и ударил кулаком по прилавку. — Ман, чё ты разбушевался? Ну, пусть будет рэкет... Эй, эй, постой... Рэкет по-английски — это «рассеянный образ жизни»... Я тебе клянусь... Мне недавно сказали, я тоже не поверил, в словарь посмотрел — правда... — Сельдик, мы не в Чикаго. Причём тут английский? Вместо того, чтоб спасибо сказать... Ну ешь тут, травись на хуй... — А я и ем и пью, — сказал Сельдик, отправляя в рот второй бутерброд, — и чё? А тебе нервы надо лечить, Ман, а не желудок. Я так думаю, что ты в санаторий едешь? — Я сонный, Сельдик, а то бы я тебя устроил в санаторий... Ладно, хватит бузы. Мне передавали, что ты хочешь промзону выкупить. Я через три дня вернусь и перетрём. — Лады! Не обижайся, Ман. Я просто не врубился, тоже ведь не спал, вхожу, смотрю — Ман, как вроде за старое взялся... — За какое старое, Сельдик, ты что, с ума сошёл?! На вон, попробуй, у неё даже пиво скисшее, как будто она туда мочу заливала. — Бабе трудно отлить в бутылку, Ман, согласись. — Ну, может, ты и прав. Просто тёплое... Ладно, Сельдик, мне туда, а тебе обратно. До скорого. Манко отхлебнул из купленной на заправке банки газированный напиток «живчик» и включил проигрыватель. Когда начался припев, он стал подпевать: «Райзен, райзен, зэеман райзен, йедер тут дас ауф зайне вайзе!» [1] Незадолго до отпуска секретарша по его заданию перевела песни, а потом ещё и переписала все тексты по-немецки, но русскими буквами... Нога каждый раз сама собой нажимала на газ, и хаммер бросало вперёд... Казалось, его сейчас завертит в огненном смерче... Манко обязательно ставил «Раммштайн», когда вёз кого-нибудь в первый раз. Хотя он знал, что ни один человек не в силах понять то, что чувствует он в этот момент... Человек может восторгаться — вполне искренне — скоростью, внутренней отделкой его «броневика», да и самой по себе музыкой... Но ощутить это в целом никто, кроме него, не в состоянии... Манко это особенно ясно осознал, когда вёз своего бухгалтера. Врубив «Раммштайн», Манко стал искоса следить за выражением бухгалтерского личика... Оно было непроницаемо! Бледный мерзкий мозгляк в круглых очочках... «Пиздец?» — спросил Манко. «Простите? — сказал бухгалтер. — Нет, я просто не понял, что вы имеете в виду? Машину, музыку, ситуацию с малыхинским тендером?» |