Онлайн книга «Любимая игра»
|
Немедленно прекрати фантазировать. А какие были тела на пляже? Безобразные, белые, изуродованные конторами. А ночью что вы делали? Она угощала меня обнаженными грудями и одетым силуэтом своего тела. Давай поконкретнее, ладно? Гора отпускала луну, словно пузырь, что невозможно дольше удерживать, неохотно и болезненно. Я был внутри фильма, и проектор стрекотал все медленнее и медленнее. Летучая мышь падала к костру и глухо уносилась в сосны. Норма закрывала глаза и крепче прижимала к себе гитару. Посылала минорный аккорд – через его позвоночник и в лес. Америка была потеряна, всем заправляли штрейкбрехеры, хромовые небоскребы никогда не пошевельнутся, но здесь Канада, младенческий сон, звезды высоки, резки и холодны, а враги хрупки, просты и к тому же англичане. Свет костра слегка скользил по ней, выхватывая щеку, руку, затем отбрасывая обратно в темноту. Камера смотрит на них издали, движется по лесу, ловит вспышку енотовых глаз, исследует воду, камыши, цветы на воде, путается в тумане и скалах. – Ложись ко мне, – голос Нормы, а может, Бривмана. Внезапно ее тело крупным планом, постепенно, замирая над холмами бедер, которые видятся громадными и затененными, голубая хлопчатая ткань туго обтягивает плоть. Веер складок между бедрами. Камера оглядывает куртку в поисках формы грудей. Она выуживает пачку сигарет. Движения рассматриваются очень близко. Щупальцами движутся пальцы. Манипуляции с сигаретой умелы и двусмысленны. Пальцы медлительные, сильные, способные держать что угодно. Он щелчком сбивает кадр, точно засохшую муху, и загоняет пойманную форму назад. Норма складывает рот буквой О и языком выпихивает кольцо дыма. – Пошли поплаваем. Они встают, идут, сталкиваются в шумной спешке одежды. Стоят лицом к лицу, закрыв глаза. Камера показывает оба лица – сначала одно, потом другое. Они вслепую целуются, промахиваясь мимо ртов, находя их по влаге. Рушатся в стрекот сверчков и дыхание. – Нет, теперь слишком серьезно. Камера фиксирует их, лежащих в молчании. Расстояния между всеми словами огромны. – Тогда пошли поплаваем. Камера следует за ними на берег. Они с трудом пробираются по лесу, так долго, что зрители уже забыли, куда они идут, – ветви их не пропускают. – О, дай на тебя посмотреть. – Снизу я не так уж красива. Стой там. Она переходит на другую сторону камышового сада и теперь камыши дождевыми струями перечеркивают каждый кадр. Луна – камень-голыш, найденный каким-то счастливчиком. И она появляется мокрая, кожу стянули мурашки, и весь светлый экран обволакивает его, объектив и съемочный аппарат. – Нет, не трогай меня. Не так уж плохо, в конце концов. Не двигайся. Я этого ни с кем не делала. Ее волосы, влажные, у него на животе. Сознание развалилось на открытки. Дорогой Кранц Что она сделала что она сделала что она сделала Дорогая Берта Ты наверное хромаешь как она или даже выглядишь я знал что ничто не теряется Дорогой Гитлер Отмени пытки я не виноват я должен был это – Ты меня проводишь в деревню? Я обещала позвонить, а уже, наверное, поздно. – Ты же не собираешься звонить ему сейчас? – Я же обещала. – Даже после такого? Она коснулась его щеки. – Ты же знаешь, я должна. – Я подожду у костра. Когда она ушла, он свернул свой спальник. Он не мог найти правый ботинок, но это неважно. Из ее вещмешка торчала пачка петиций «Запретить бомбу». Он присел у огня и нацарапал подписи И. Г. Фарбен [45] Мистер Вселенная Джо Хилл Вольфганг Амадей Джолсон [46] Этель Розенберг [47] Дядя Том Маленький грустный мальчик [48] Рабби Зигмунд Фрейд Он запихнул петиции поглубже в ее спальник и направился к шоссе, расчерченному фарами. Воздуху ничем не помочь. Как она выглядела в ту, самую важную секунду? В моем мозгу она стоит отдельно, непривязанная к мелочному повествованию. Ошеломительный цвет кожи, словно белое на молодой ветке, когда зеленое счищено ногтем. Соски цвета нагих губ. Мокрые волосы войсками сверкающих стрел лежали по плечам. Она была из плоти и ресниц. Но ты сказал, она была хромая, наверное, как Берта после падения? Не знаю. Почему ты не можешь рассказать Шелл? Мой голос ее расстроит. Шелл коснулась щеки Бривмана. – Расскажи остальное. 7 У Тамары были длинные ноги, один бог знает, какие длинные. Иногда на заседаниях она брала аж три стула. Волосы спутанные и черные. Бривман пытался отделить один локон и проследить, как он падает и извивается. От этого в глазах возникало такое ощущение, будто попал в затянутый паутиной чулан без единой пылинки. Для охоты на женщин-коммунисток у Бривмана с Кранцем была специальная экипировка. Темные костюмы, наглухо застегнутые жилеты, перчатки и зонтики. Они появлялись на каждом заседании Коммунистического клуба. Величественно усаживались – у остальных воротнички расстегнуты, чавкают своими обеденными бутербродами из бумажных пакетов. Во время тоскливой речи об американском бактериологическом оружии Кранц шепнул: – Бривман, почему так уродливы бумажные пакеты, набитые белым хлебом? – Я рад, что ты спросил, Кранц. Они есть реклама бренности тела. Если бы торчок носил свой шприц на лацкане, ты испытал бы такое же отвращение. Пакет, распухший от еды, – своего рода видимые кишки. Пусть большевики таскают свой пищеварительный тракт на рукавах! |