Книга Русское стаккато - британской матери, страница 52 – Дмитрий Липскеров

Роджер все более мрачнел, а потому вдруг стал говорить еще большие неумности:

— Бог создал человека для жизни и любви.

— Вы правы.

— А вы уединились, никого не любите и не живете, как того ваш Бог хотел!

— Как раз наоборот, — отец Филагрий широко улыбнулся, показывая гостю розовые десны без передних зубов. — Все наоборот! Я люблю Господа, а потому уединился, чтобы ничто не мешало моему единению с Ним.

— И что, отвечает взаимностью?

— Важнее любить, чем быть любимым.

— У вас на все есть ответы.

— Как и у вас вопросы.

Роджер поглядел в маленькое окошко и увидел огромное солнце, падающее в серые воды Ладоги.

— Я — девственник, — признался Костаки.

— Какие ваши годы.

— Не то что у меня возможности не было, — пояснил Роджер. — Просто все в моем организме противится соитию. Омерзение вызывают женские половые органы. В лучшем случае я к ним отношусь с равнодушием!

— Соитие — это венец любви человеческой. Самый богатый подарок Господа. Вам Господь, вероятно, отказал в сем даре.

— А вам?

— Мне? — схимник взял со стола нож и принялся подрезать им ногти. — Мне все было дадено сполна.

— Болезнь? — поинтересовался Роджер, которого почему-то не раздражала варварская гигиеническая процедура.

— Нет, мое тело в порядке. Все дело в укрощении плоти, дабы не мешала чистоте помыслов к Господу. Соитие с Господом невозможно, да и помысел об этом чудовищен!

Монах положил нож на стол и перекрестился.

— Вам пора, — поднялся из-за стола отец Филагрий. — Темнеет.

— Я не верю в Бога, — зачем-то сказал Роджер.

— Это не самое страшное, — заметил схимник, показывая гостю дорогу.

— Что же самое страшное?

— Вы можете не верить, но самое главное, чтобы Господь пребывал с вами. А судя по тому, как вы на колоколах играли… Прощайте…

Роджер пошел по тропинке к монастырю, думая о чем-то. Обернулся и крикнул:

— А если это от дьявола?

Схимник вопроса не расслышал и скрылся в своем жилище…

Его уже ждали, особенно волновалась Лийне.

— Ну, как? — спрашивала она. — Как?!.

— Никак, — ответил Роджер.

— А все уже на взлетной площадке! Только мы вот с отцом Михаилом и монахи…

Роджер вытащил из кармана чековую книжку и начертал на чеке четырехзначную цифру. Вырвал бумагу и протянул настоятелю.

— Пусть фильтр для воды купят. А то почки сдохнут!

Отец Михаил спрятал чек в глубины своих одежд и перекрестил вослед музыканта с его подругой. Они быстро шли к грохочущему вертолету, пригибаясь, пока не скрылись в кабине.

Наяривал на велосипедном звонке Вадик и кричал вдогонку большой птице:

— В Выборг поеду! В Выборг!..

Уже ночью, дома, Роджер попытался по-настоящему овладеть телом своей подруги. Все в организме сработало правильно. Лийне старалась как инструктор по сексу, но через пять минут фрикций к горлу Костаки подкатила тошнота. Он соскочил с финки и бросился в ванную, где его вырвало любовными соками!..

* * *

К концу второго отделения Роджер вновь вспомнил о письме из Австрии.

«Чего оно опять выскочило? — подумал музыкант и дал ответ: — Потому что последние семьдесят тактов он касался треугольника всего дважды. Соло не было. Поэтому и отвлеченности всякие в голове…»

Мучился, мучился, мучился!!!

Наконец, балет Гремлинов и Гоблинов закончился. На сцену понесли цветы и корзины с оными же…

Ромео кланялся так истово, так жеманился при поклонах, что казалось, сам Нуриев на авансцене, а не какой-нибудь Колшиньс!.. Джульетта также не отставала от своего партнера, показывая в поклоне чудесную растяжку.

Три раза выходили, причем когда аплодисменты уже заканчивались. Лишь какой-нибудь запоздалый хлопок зависал… Они тут как тут! Хлопок — и все на поклон!..

А потом вся литовская труппа захлопала в ладоши, заулыбалась, и на сцену вышел знаменитый русский танцовщик на пенсии, теперь балетмейстер. Балетмейстер хреновый!..

И Миша присоединился к поклонам. Кивал своею зеркальной лысиной туда и сюда…

Еще пятнадцать минут эта гадость продолжалась, прежде чем музыкантам удалось попасть в свои гримерные перед исполнением великого Шостаковича!

— Это же надо! — не мог сдержать раздражения Роджер. — Тьфу, мерзость какая!

— Да-а! — согласился Бен. — Геблины и Грёмлины!

— Гоблины и Грёмлины, — поправил Костаки, затем достал серебряную коробочку, выудил конфетку и принялся с удовольствием сосать. Делал он это громко, с неприятными звуками, но ударник был толстокож и, похоже, вообще не испытывал в жизни физиологических отвращений. За это его Роджер ценил.

Тем временем за кулисами произошла драка.

Альтист потрогал внушительный бугорок, упрятанный в лосины литовского Ромео. За что и получил по физиономии. Был нежен и физически хрупок, а потому упал на пол и познал своими ребрами удары балетных ног.

— Я не нарочно! — кричал альтист. — Я случайно!

Но зверюга Ромео-Колшиньс продолжал уничтожать альтиста ударами своих мускулистых ног.

Из гримерок повалил народ, и литовская труппа оказалась нос к носу с Лондонским симфоническим. Ситуация грозила перейти в массовую драку, но здесь появился Миша и рявкнул так, что и своих, и чужих протрясло, как от удара током. Колшиньса, продолжавшего избивать альтиста, маэстро ткнул в мясистый зад дирижерской палочкой. Ромео взвизгнул и еще услышал от Миши по-русски в свой адрес нелестный эпитет: литовский урод!

— Позвольте! — попытался постоять за себя коротконогий Ромео.

— Пошел на х…! — прервал попытку Миша, применив глубины родной речи.

Здесь появился балетмейстер, который, поняв, в чем дело, не знал, как поступить. То ли защищать литовцев, а они ему не родные, а контрактные, то ли воздержаться от комментариев и развести стороны по гримерным, тем более что контракт с Литовским балетным театром у него закончился… Не ссориться же двум титанам из-за малого народца!..

Так балетмейстер и поступил. Заговорил с Мишей о своем дне рождения, который задумал справлять в Нью-Йорке в русском ресторане «Самовар», где будут все!

— Барышников, Юра Башмет, Спивак обещался, девчонки наши из Большого и знать местная! Приедешь? Бери свою певунью и приезжай! Я самолет пришлю!

— У меня свой, — поблагодарил Миша.

— Вот и чудесно, — обрадовался бывший великий балерун.

Он хотел было отправиться в зал и послушать излияния принца Чарльза в свой адрес, но Миша его придержал за руку и сообщил, что его альтист — мальчик с тонким вкусом и на «такого» Ромео не позарился бы, даже если бы в мире осталась только одна мужская задница!