Онлайн книга «Родичи»
|
— Вагон и локомотив абсолютно новые, первый раз в рейсе. — Что здесь странного? — Министр почесал заросшую волосками переносицу. — А то, что мы проверили вагоностроительный завод. Там никогда не производили этих вагонов, а также локомотива. — А вы что хотели, чтобы они легально их строили? — Какая разница, легально или нелегально. Вероятно, смысл был в том, чтобы переправить палладий в Москву, — Иван Семенович сделал паузу. — Лучше даже, если бы это были легальные вагоны, меньше подозрений. — Арестовали руководство вагоностроительного? — Так точно. — Говорят что-нибудь? — Говорят, что понятия не имеют про вагоны! Невозможно на заводе утаить левый заказ. — Пытали? — Что? — Иван Семенович едва не поперхнулся. — Специальные средства воздействия применяли? — Никак нет! — Примените! — Министр вновь почесался. — Что насчет машиниста и его помощника? — Жены говорят, что, как обычно, мужья ушли в рейс… Требуют, чтобы отдали тела для захоронения. — Потерпят! Кто еще был в поезде? — Проводница Розалия Семенович и студент медицинского института Михайлов А. А. Студенческий билет нашли. — Что значит «А.А.»? — Расшифровать инициалы не представляется возможным. Такой студент ни в одном из медицинских не значится. — Что говорит? — Все, кто находился в составе, погибли. В том числе и студент Михайлов. — Жаль, — посетовал министр и попытался вырвать из переносицы волосок. — Дело в том… — Иван Семенович поерзал в кресле. — Дело в том, что тело так называемого студента Михайлова исчезло из морга. — Как исчезло? — Также исчез и патологоанатом Ахметзянов. — Тоже мертвый? — Живой. — Что же получается? — Министр покрепче ухватился за волосок, тот скрипнул и выдернулся. — Получается, что он труп упер? — Может быть. — В розыск объявили маньяка? — В местный. — Объявляйте в федеральный, — приказал министр, затем встал, одернул китель и, не дожидаясь ответа, отдал честь, тем показав, что прием закончен. Честь Иван Семенович в ответ отдать не мог по причине аппарата Илизарова, а потому вытянулся и кивнул головой… Никифор Боткин очнулся на третий день пребывания в Москве в отдельной палате, с цветами на тумбочке и телевизором. В вену капал физиологический раствор или еще что, а вокруг была такая тишина, что хирург подумал, будто вовсе не приходил еще в сознание, а пребывает в глубинах подсознания, о котором некогда поведал Зигмунд Фрейд. В городе Бологое ни в одной больнице таких палат не было, уж об этом Никифор знал наверняка. Тем не менее, находясь в глубинах своего подсознания, Никифор ощущал сильную головную боль, плохое зрение правым глазом, но вместе с тем необыкновенную тягу к жизни со всеми ее коллизиями и радостями. Тело Никифора встрепенулось, а подсознание устремилось оплодотворить сознание. Пыхнуло из форточки морозцем, Никифор Боткин окончательно вошел в себя и несколько испугался чужих заоконных запахов… Он попытался приподняться, но в голову словно чугуна залили, а потому Никифор лишь жалобно застонал. На его стон явилась медсестра, та, с которой он делил диванчик в ординаторской, которая вытянула из него сексуальную энергию, на время опустошив душу от гениальности. Увидев искус во плоти, хирург Боткин застонал еще жалобнее и запекшимися губами произнес: — Я больше не могу!.. — Я приехала, как только узнала, что тебя перевели в Москву! — Медсестра улыбнулась почти материнской улыбкой, в которой Никифор заподозревал знак ненасытности матки, желающей заполучить от него плод: не дитя человечье, а его гениальность. — Я знаю-ю, — прошептал Боткин. — Ты хочешь стать гениальной вагиной! — Ой! — вскрикнула медсестра, которая в действительности хотела лишь прижать голову несчастного к своей не слишком большой груди и укачать ее, болезную, чтобы муки отошли от мозга. Она никак не могла думать о таких сублимативных материях! Для этого у нее многого не хватало в сером веществе, а потому она с ужасом предположила, что военный хирург чересчур поковырялся в извилинах Никифора, нарушив мыслительные закономерности. — Не дамся я твоей вагине! — Никифор нашел в себе силы приподняться. — Уж лучше умру, чем расплескаюсь в твою утробу! — И добавил: — Катька! Потом он закричал: «Сука, сука!» — и с неистовой силой принялся биться головой о спинку кровати. Медсестра бросилась к Никифору, обхватила любимую голову и заговорила на ушко любимому что-то ласковое, успокаивающее, так что Боткин и впрямь, еще немножко потрепыхавшись рыбешкой, успокоился и закрыл глаза. А еще через несколько секунд сознание вновь ушло от него… Медсестра не отпускала Никифора, а все качала и качала тело с перемешанным сознанием и подсознанием, как вдруг заметила вздыбившееся одеяло в области живота больного. Потрогала пальчиком и убедилась, что не одеяльная складка это, а самая что ни на есть мужская плоть, исполненная в камне. В палату явился врач и предупредил любовницу Катю, что такое состояние дел, то есть частая потеря сознания, может продолжаться еще долго. Медсестра указала на одеяло пирамидкой, на что врач ответил, что и такое бывает, две операции на открытом мозге все-таки. После этого врач ушел удрученный, а Катя, дитя наивности, дабы облегчить страдания Никиши, воспользовалась своими губками, со всей нежностью, на которую была способна, заставив пирамидку одеяла обрушиться, а мужскую плоть образумиться, произведя из нее семя. В сей же миг подсознание выдало Никифору картину жутчайшую. Он — маленький, белобрысый, с веснушками на носу, в коротеньких штанишках, где-то на лугу. И смазанный луг какой-то. А перед ним вдруг является Сергей Петрович Боткин, в тонких очочках, с усами и бородой, растущей из самого острия подбородка. — Давай, Никифор, — говорит Сергей Петрович. — Операцию делай! И теперь уже Никифор не мальчишка, а взрослый мужчина. А перед ним операционный стол, на котором лежит человек с открытой грудной клеткой. А из сердечной аорты кровь хлещет! — Ну-с, — торопит Боткин. И понимает Никифор, что пережать аорту надо, делов-то, а рук нет. Отсутствуют руки по самые ключицы. А Сергей Петрович кричит: — Теряем больного, теряем! И тогда Никифор падает лицом в разверзнутую плоть и зубами пережимает сердечную аорту… |