Онлайн книга «Пастух своих коров»
|
Леша Благов поддал пару. — Мужики, не в кайф. Больше не надо, — попросил Митяй. — Восемьдесят градусов есть — и хватит. Мы ж не чукчи какие… — А я люблю, — сказал Леша. — Только… Фу ты йо! — Что такое? — Да крестик, зараза, раскалился. — А ты сними. — Нехорошо, говорят… — Ты его на лоб натяни. На волосы, — посоветовал Шурик. — Вот, как шахтерская лампочка. — А мой ничего, — пожал плечами Митяй. — Твой серебряный, а у меня — золото. — Положим, у меня платина, — рассмеялся Митяй. — А слыхали, Яков Семеныч собирается церковь строить? Здесь, у нас. — Синагогу? — спросил телеведущий. — Почему, — вступился Леша, — он хоть и некрещеный, а мужик нормальный. — Какой же нормальный мужик захочет церковь строить! — Ну, не церковь, а эту… часовню. А что… — Дался вам этот Бог. Ему уж сто лет в обед. Он уже давно умер, — подзадорил Шурик. — Он же старше динозавров… — За что люблю циников, — засмеялся Митяй, — они после парилки водку жрут. Пошли, мужики, там Нинка что-то приготовила. — А видали, с утра сегодня, — сказал Леша, чтобы сменить тему, неприятную почему-то и тревожную, — видали, какой кортеж сегодня проехал? — А что? — Представляешь? Джип, потом девятка, потом еще три джипа. Гуськом, вдоль реки, в сторону Дома рыбака. А там — никого, только Клава, старушка, да Аня. Я потом на лодке прошелся — нет никаких машин. И назад не возвращались. И свернуть некуда — как сквозь землю провалились. — А ты вчера как? — Как стеклышко. — Нехорошо все это, — нахмурился Митяй. — Проходной двор. Неужели и в нашей забытой Богом дыре начнутся разборки… — Это ты правильно сказал — «Богом забытой». — В дверях предбанника появился высокий пожилой человек. — Можно к вам? — А, князь, — обрадовался Митяй. — Раздевайся, иди погрейся. Пар сухой, можешь подбросить. — С удовольствием, — сказал Георгий, сбрасывая рубашку. Он был по-стариковски тощ, но на плечах лежали, как латы, гладкие загорелые мускулы. — Только я не пойму: сегодня Духов день, березками украшают жилища, а вы этими березками — да по бренной жопе! — Что за Духов день? Как в сказке, — улыбнулся Благов. — Какого еще Духа? — Святого, Леша, Святого. — Георгий снял носок и затолкал под лавку. — Я вчера бабу Машу спрашиваю: «Как ты думаешь, что такое Троица?» А она, не моргнув: «Это, Егор, Христос, Богородица и святой Николай». — А на самом деле? — Шурик, объясни им, — попросил Георгий заржавшего телеведущего. — А ты, князь, откуда все знаешь? — удивился Митяй. — Ведь грузины — чучмеки… — Шурик, объясни. — Георгий поднял рюмку, понюхал и отставил. — Кроме того, мать у меня костромчанка, дочь священника Богоявленского… — Вздрогнули, — предложил Митяй. — Без меня, ребята. — Георгий три раза присел, вытянув руки. — Я сначала попарюсь. Он плотно притянул за собой дверь парилки. Послышалось кряхтение, стоны, а затем длинное густое пение: — Не гулял с кистенем я в дремучем лесу… Леша Благов замахал руками и вскочил. Над головами кружил шмель, нервное зигзагообразное жужжание раздражало, лишало смысла мерный расслабленный треп. — Князь запустил, черт нерусский, — ругался Митяй, вспрыгивая с лавки на стол. Наконец Шурику удалось прижать грозное насекомое трусами к оконному стеклу. Он осторожно приоткрыл дверь и вытряхнул шмеля на двор. — Вздрогнем, мужики, — в тишине предложил Митяй. — За удачу. После охоты на шмеля поубавилось легкости, расхотелось балагурить, и водка показалась лишней. — Погреться, да по домам, — сказал Леша. — Надо же, — он приложил крестик к носу, — остыл. Холоднее рюмки. Из парной вывалился клубящийся, как малина, Георгий. Вылил ковшик холодной воды на голову, разгладил брови и оглядел стол. — Теперь можно. — А что, — сказал Митяй, отрешенно жуя стебелек сельдерея, — может, и правда построить эту хрень? Скинемся. Я, Леха… Князь, правда, правозащитник с голой жопой… Шурик — безбожник… — Отчего же, я дам, — Шурик с любопытством рассматривал присутствующих. — На всякий случай. Только надо, чтобы вся деревня скинулась. Чтоб все были замазаны. А так — неинтересно. Благов заерзал на табуретке и разлил по рюмкам. — Вы о чем? — спросил Георгий. — Неужели Яков Семенович раскрутил? — Он оглядел молчащих и вдохновился. — В таком случае, я двумя руками «за». Дело хорошее, дорогие мои. Денег у меня, конечно, нет, но я этими руками построил уже две часовни, на Соловках и в Карелии. Мне бы двух парней… — Короче, — устало сказал Митяй, — подумайте, у кого какие предложения. А я спать пошел. Завтра соберемся. Штаб — здесь. И свет не забудьте выключить. 2. Георгий не был жителем деревни, даже временным. Несколько лет подряд он подолгу гостил у старого своего приятеля Якова Семеновича. Неизвестно, когда и как прилипла к Георгию кличка «князь», во всяком случае, сам он и не заикался о своем родстве, скажем, с Дадиани или, чего доброго, Багратиони. Высокий, плечистый, седовласый — что еще надо человеку… Всю жизнь Георгий боролся с тоталитаризмом. В семидесятые годы он стал литературным критиком-нонконформистом, защищал Твардовского и его «Новый мир», вступался за поэта Леоновича, открывал новые, нежелательные режиму имена. Им интересовались органы, собирались брать, но, видимо, не дошли руки. Сейчас, на пенсии, Георгий трудился в одном из фондов, посвященных политкаторжанам. Высокие общественные интересы загоняли его в командировки на Соловки, в Якутию, в Амурскую область. В свободное время он рыбачил, плотничал, иногда пел и, при случае, вдохновенно читал стихи заинтересованным девушкам. Георгий добивал коммунистическое наследие всегда и везде, наболевшим чутьем отыскивая его порой отдаленные приметы. Удары его походили на удар футболиста по уходящему мячу — мяч получал новое ускорение и уходил слишком высоко и в сторону, на трибуны. Гостя у приятеля, Георгий призывал его к активной жизни, размахивал спиннингом и сердился на тихую поплавочную жизнь. — Занимаясь паустовщиной, — убеждал он, — ты никогда не вытащишь страну из рабства. Время кухонного сопротивления миновало. Смотри — коммунисты-оборотни прочно окопались на руководящих постах. Чего только стоит один книжный рынок!.. Яков Семенович молча отстранял спиннинг и насаживал червяка на крючок негнущимися пальцами. Малоизвестный поэт Яков Деркач был на четверть евреем. В его родне были украинцы, белорусы, даже хорваты, но он и не думал сменить фамилию или взять хотя бы псевдоним, как советовали в редакциях, — чтил Яков Семенович память своего отца, тишайшего директора ремесленного училища в городе Гомеле. |