Онлайн книга «Голос»
|
— Есть умение видеть, подмечать… Будем откровенны, культурный уровень русских журналистов в Эстонии, что называется, оставляет желать лучшего. Темпы идейного роста значительно, я бы сказал, опережают темпы культурного роста. Вспомните минувший актив. Кленский не знает, что такое синоним. Толстиков в передовой, заметьте, указывает: «…Коммунисты фабрики должны в ближайшие месяцы ликвидировать это недопустимое статус-кво…» Репецкий озаглавил сельскохозяйственную передовицу: «Яйца на экспорт!»… Как вам это нравится? — Несколько интимно… — Короче. Вы обладаете эрудицией, чувством юмора. У вас оригинальный стиль. Не хватает какой-то внутренней собранности, дисциплины… В общем, пора браться за дело. Выходить, как говорится, на простор большой журналистики. Тут есть одно любопытное соображение. Из Пайдеского района сообщают… Некая Пейпс дала рекордное количество молока… — Пейпс — это корова? — Пейпс — это доярка. Более того, депутат республиканского Совета. У нее рекордные показатели. Может быть, двести литров, а может быть, две тысячи… Короче — много. Уточните в райкоме. Мы продумали следующую операцию. Доярка обращается с рапортом к товарищу Брежневу. Товарищ Брежнев ей отвечает, это будет согласовано. Нужно составить письмо товарищу Брежневу. Принять участие в церемониях. Отразить их в печати… — Это же по сельскохозяйственному отделу. — Поедете спецкором. Такое задание мы не можем доверить любому. Привычные газетные штампы здесь неуместны. Человечинка нужна, вы понимаете? В общем, надо действовать. Получите командировочные, и с богом… Мы дадим телеграмму в райком… И еще. Учтите такое соображение. Подводя итоги редакционного конкурса, жюри будет отдавать предпочтение социально значимым материалам. — То есть? — То есть материалам, имеющим общественное значение. — Разве не все газетные материалы имеют общественное значение? Туронок поглядел на меня с едва заметным раздражением: — В какой-то мере — да. Но это может проявляться в большей или меньшей степени. — Говорят, за исполнение роли Ленина платят больше, чем за Отелло?.. — Возможно. И убежден, что это справедливо. Ведь актер берет на себя громадную ответственность… …На протяжении всего разговора я испытывал странное ощущение. Что-то в редакторе казалось мне необычным. И тут я осознал, что дело в прорехе. Она как бы уравняла нас. Устранила его номенклатурное превосходство. Поставила нас на одну доску. Я убедился, что мы похожи. Завербованные немолодые люди в одинаковых (я должен раскрыть эту маленькую тайну) голубых кальсонах. Я впервые испытал симпатию к Туронку. Я сказал: — Генрих Францевич, у вас штаны порвались сзади. Туронок спокойно подошел к огромному зеркалу, нагнулся, убедился и говорит: — Голубчик, сделай одолжение… Я дам нитки… У меня в сейфе… Не в службу, а в дружбу… Так, на скорую руку… Не обращаться же мне к Плюхиной… Валя была редакционной секс-примой. С заученными, как у оперной певицы, фиоритурами в голосе. И с идиотской привычкой кусаться… Впрочем, мы снова отвлеклись… — …Не к Плюхиной же обращаться, — сказал редактор. Вот оно, думаю, твое подсознание. — Сделайте, голубчик. — В смысле — зашить? — На скорую руку. — Вообще-то я не умею… — Да как сумеете. Короче, зашил я ему брюки. Чего уж там… Заглянул в лабораторию к Жбанкову. — Собирайся, — говорю, — пошли. — Момент, — оживился Жбанков, — иду. Только у меня всего сорок копеек. И Жора должен семьдесят… — Да я не об этом. Работа есть. — Работа? — протянул Жбанков. — Тебе что, деньги не нужны? — Нужны. Рубля четыре до аванса. — Редактор предлагает командировку на три дня. — Куда? — В Пайде. — О, воблы купим! — Я же говорю — поехали. Звоню по местному телефону Туронку: — Можно взять Жбанкова? Редактор задумался: — Вы и Жбанков — сочетание, прямо скажем, опасное. Затем он что-то вспомнил и говорит: — На вашу ответственность. И помните — задание серьезное. Так я пошел в гору. До этого был подобен советскому рублю. Все его любят, и падать некуда. У доллара все иначе. Забрался на такую высоту и падает, падает… Путешествие началось оригинально. А именно — Жбанков явился на вокзал совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой… Сели, закурили. — Ты молодец, — говорю, — в форме. — Понимаешь, решил тормознуться. А то уже полный завал. Все же семья, дети… Старшему уже четыре годика. Лера была в детском саду, так заведующая его одного и хвалила. Развитый, говорит, сообразительный, энергичный, занимается онанизмом… В батьку пошел… Такой, понимаешь, клоп, а соображает… Над головой Жбанкова звякнула корреспондентская сумка — поезд тронулся. — Как ты думаешь, — спросил Жбанков, — буфет работает? — У тебя же есть. — Откуда? — Только что звякнуло. — А может, это химикаты? — Рассказывай… — Вообще, конечно, есть. Но ты подумай. Мы будем на месте в шесть утра. Захотим опохмелиться. Что делать? Все закрыто. Вакуум. Глас в пустыне… — Нас же будет встречать секретарь райкома. — С полбанкой, что ли? Он же не в курсе, что мы за люди. — А кто тормознуться хотел? — Я хотел, на время. А тут уже чуть ли не сутки прошли. Эпоха… — Буфет-то работает, — говорю. Мы шли по вагонам. В купейных было тихо. Бурые ковровые дорожки заглушали шаги. В общих приходилось беспрерывно извиняться, шагая через мешки, корзины с яблоками… Раза два нас без злобы проводили матерком. Жбанков сказал: — А выражаться, между прочим, не обязательно! Тамбуры гудели от холодного ветра. В переходах, между тяжелыми дверьми с низкими алюминиевыми ручками, грохот усиливался. Посетителей в ресторане было немного. У окна сидели два раскрасневшихся майора. Фуражки их лежали на столе. Один возбужденно говорил другому: — Где линия отсчета, Витя? Необходима линия отсчета. А без линии отсчета, сам понимаешь… Его собеседник возражал: — Факт был? Был… А факт — он и есть факт… Перед фактом, как говорится, того… В углу разместилась еврейская семья. Красивая полная девочка заворачивала в угол скатерти чайную ложку. Мальчик постарше то и дело смотрел на часы. Мать и отец еле слышно переговаривались. |