Онлайн книга «Голос»
|
Тут уж, думаю, она раскричится. А если прав — тем более раскричится… Слышу: — Нет, я в парикмахерской работаю… И затем: — Если вопросов больше нет, давайте пить чай. Так это все и началось. Днем я бегал в поисках халтуры. Возвращался расстроенный, униженный и злой. Лена спрашивала: — Вам чаю или кофе? Мы почти не разговаривали. Лишь обменивались краткой деловой информацией. Например, она сообщала: — Вам звонил какой-то Бескин… Или: — Где тут у вас стиральный порошок?.. Мои дела ее не интересовали. Я тоже не задавал ей вопросов. Безумие приобретало каждодневные, обыденные, рутинные формы. Мой режим несколько изменился. Поклонницы звонили мне все реже. Да и чего звонить, если откликается спокойный женский голос? Мы оставались совершенно незнакомыми людьми. Лена была невероятно молчалива и спокойна. Это было не тягостное молчание испорченного громкоговорителя. И не грозное спокойствие противотанковой мины. Это было молчаливое спокойствие корня, равнодушно внимающего шуму древесной листвы… Прошла неделя. Субботним утром я не выдержал. Я сказал… Нет, крикнул: — Лена! Выслушайте меня! Разрешите мне быть совершенно откровенным. Мы ведем супружескую жизнь… Но — без главного элемента супружеской жизни… У нас хозяйство… Вы стираете… Объясните мне, что все это значит? Я близок к помешательству… Лена подняла на меня спокойный, дружелюбный взгляд: — Я вам мешаю? Вы хотите, чтоб я ушла? — Не знаю, чего я хочу! Я хочу понять… Любовь — это я понимаю. Разврат — понимаю. Все понимаю… Все, кроме этого нормализованного сумасшествия… Будь вы агентом госбезопасности, тогда все нормально… Я бы даже обрадовался… В этом чувствовалась бы логика… А так… Лена помолчала и говорит: — Если надо уйти — скажите. И затем, слегка потупив узкие монгольские глаза: — Если вам нужно ЭТО — пожалуйста. — Что значит — ЭТО? Ресницы были опущены еще ниже. Голос звучал еще спокойнее. Я услышал: — В смысле — интимная близость. — Да нет уж, — говорю, — зачем?.. Разве я осмелюсь, думаю, так грубо нарушить это спокойствие?! Прошло еще недели две. И спасла меня — водка. Я кутил в одной прогрессивной редакции. Домой приехал около часа ночи. Ну и, как бы это получше выразиться, — забылся… Посягнул… Пошел неверной дорогой будущего арестанта Гуревича… Брошенный мною камень лег на дно океана… Это была не любовь. И тем более — не минутная слабость. Это была попытка защититься от хаоса. Мы даже не перешли на «ты». А через год родилась дочка Катя. Так и познакомились… В качестве мужа я был приобретением сомнительным. Годами не имел постоянной работы. Обладал потускневшей наружностью деквалифицированного матадора. Рассказов моих не печатали. Я становился все более злым и все менее осторожным. Летом семидесятого года мои первые рукописи отправились на Запад. У меня появились знакомые иностранцы. Сидели до глубокой ночи. Охотно пили водку, закусывая ливерной колбасой. Коммунальный сосед Тихомиров угрожающе бормотал: — Ну и знакомые у вас! Типа Синявского и Даниэля… Осенью того же года меня снова упоминали западные радиостанции. Лену мои рассказы не интересовали. Ее вообще не интересовала деятельность как таковая. Ее ограниченность казалась мне частью безграничного спокойствия. В жизни моей, таким образом, царили две противоборствующие стихии. Слева бушевал океан зарождающегося нонконформизма. Справа расстилалась невозмутимая гладь мещанского благополучия. Так я и брел, спотыкаясь, узкой полоской земли между этими двумя океанами. Лена тем временем ушла из своей парикмахерской. Устроилась на работу в издательство «Советский писатель» — корректором. Для меня это было сюрпризом. Я и не знал, что она такая грамотная. Как не знал и многого другого. И не знаю до сих пор… Через год произошел у нее конфликт с властями. Это было так. Издательство выпустило дефицитную книгу Ахматовой. На долю сотрудников пришлось ограниченное количество экземпляров. Кого-то обошли совсем. И в том числе — мою жену. Она пошла к директору издательства. Выразила ему свои претензии. Кондрашев в ответ сказал, понизив голос: — Вы не улавливаете сложного политического контекста. Большая часть тиража отправлена за границу. Мы обязаны заткнуть рот буржуазной пропаганде. — Заткните мне, — попросила Лена… Так между нами образовалось частичное диссидентское взаимопонимание… Шли годы. Росла наша дочка. Она говорила, подразумевая мой японский транзистор: — Я твое «бибиси» на окно переставила… Мы жили бедно, часто ссорились. Я выходил из себя — жена молчала. Молчание — огромная сила. Надо его запретить, как бактериологическое оружие… Я все жаловался на отсутствие перспектив. Лена говорила: — Напиши две тысячи рассказов. Хоть один да напечатают… Я думал — что она говорит?! Что мне проку в одном рассказе?! И даже обижался. Зря… Разные у нас были масштабы и пропорции. Я ставил ударение на единице. Лена делала акцент на множестве. Она была права. Победить можно только количеством. Вся мировая история это доказывает… Я так мало знал о своей жене, что постоянно удивлялся. Меня удивляло любое нарушение ее спокойствия. Как-то раз она заплакала, потому что ее унизили в домоуправлении. Честно говоря, я даже обрадовался. Значит, что-то способно возбуждать ее страсти… Но это случалось редко. Чаще всего она бывала невозмутима… В семидесятые годы началась эмиграция. Уезжали близкие друзья. На эту тему шли бесконечные разговоры. А я все твердил: — Что мне там делать?! Нелепо бежать из родного дома! Если литература — занятие предосудительное, наше место в тюрьме… Лена молчала. Вроде бы даже стала еще молчаливее. Дни тянулись в бесконечном унылом застолье, частых проводах и ночных разговорах… Я хорошо помню тот февральский день. Лена пришла с работы и говорит: — Все… мы уезжаем… Надоело… Я пытался что-то возражать. Говорил о родине, о Боге, о преимуществах высокого социального давления, о языковой и колористической гамме. Даже березы упомянул, чего себе век не прощу… |