Онлайн книга «Изменники родины»
|
Только, когда в плите уже пылал огонь, а на ней стояли два чугунных котелка — поменьше с картошкой и побольше с водой для мытья, она снова подошла к своему гостю, который по-прежнему сидел на сундуке. — Сейчас картошка сварится, вода нагреется — помоетесь и покушаете, — сказала она, чтобы как-нибудь начать разговор. Николай медленно перевел на нее свой оцепеневший взгляд и, в первый раз после прихода в дом, пошевелился и приподнял руку. — Простите меня, Елена Михайловна! — тихо проговорил он виноватым тоном и попытался улыбнуться. — Я вам… столько хлопот наделал… Я даже не знал, куда они нас ведут… привели в какой-то погорелый город…. я не сразу узнал его… вдруг увидел нашу стройку… льнокомбинат… и понял, что это Липня… я стал смотреть по сторонам, искать знакомых… никого не было… Я подумал, что Липня — это последняя надежда… если здесь не удасться уйти — тогда конец… А тут вы стояли на улице… я позвал… Простите меня!.. — Очень, очень хорошо сделали, что позвали! Я вас могла не узнать, — сказала Лена. — Уйти удалось, теперь надо вас переодеть, только я не знаю, во что… — Не надо!.. Не затрудняйтесь!.. Спасибо!.. За все спасибо!.. Что не побоялись сказать немцам, что я… Больше ничего не надо!..Я постараюсь добраться домой… Он встал, сделал два шага, пошатнулся и схватился за стену, чтоб не упасть. Лена подбежала, подхватила его и с силой посадила опять, на этот раз на стул. — Никуда вы не пойдете!.. Вас в этой шинели, да еще такого страшного, первый же встречный немец стащит в комендатуру… Вас надо переодеть, превратить в гражданского человека. — Тогда… может быть, вы сможете дать знать моей жене… она принесет мне, во что переодеться… мы жили на Второй Зареченской, дом двенадцать… — Все три Зареченские улицы почти полностью выгорели — не думаю, что ваш дом уцелел. А ваша жена, насколько я знаю, эвакуировалась еще в июле… Я сама поищу, во что вас переодеть. А пока — мыться, есть и спать!.. А там — утро вечера мудренее! Венецкому пришлось подчиниться столь категорическому приказу своей избавительницы. — Сразу не отмоешь всю гефангенскую грязь! — попробовал пошутить он, садясь за стол после мытья, в старых брюках Титыча, извлеченных со дна горбатого сундука, и в собственной Лениной трикотажной майке, сиреневой, с черными рукавками и воротником. Ужин состоял из горячей вареной картошки с толченым льняным семенем: анархия изобилия в Липне давно кончилась, наступала анархия нужды и нищеты; но Николаю казалось, что он никогда в жизни не ел ничего вкуснее этой картошки…. Через час он уже крепко спал. Лена в сумерках несколько раз подходила к спящему и вглядывалась в его исхудавшее, измученное лицо. Этот мало знакомый человек, сегодня спасенный ею, неожиданно сделался ей особенно дорогим и близким, хотя еще накануне она даже не вспоминала о его существовании. Потом она легла и вскоре тоже заснула. Ночь прошла спокойно. Утром следующего дня шинель пленника, при содействии оборотистой Паши и ее свекра Захарыча, была обменена на старый ватный пиджак и кепку. Венецкий после картошки и спокойного сна в теплой комнате почувствовал себя гораздо крепче и решил пойти на Заречье, выяснить судьбу своей семьи и квартиры. Лена отправилась с ним вместе, что оказалось очень кстати, так как на мосту пришлось объясняться с патрульным немцем, которому вздумалось их остановить. — Ведь учил же я в школе немецкий язык — а хоть бы что-нибудь в голове осталось! — с досадой проговорил Венецкий, когда мост и немецкий часовой остались позади. — Что он у вас спрашивал? — Да так, всякую ерунду! — Нет, не еренду!.. «Кригсгефангене» — это и я понимаю, «манн» — тоже… Он догадался, что я — пленный, и вам опять пришлось меня в мужья записать? — Ну, и записала!.. Он же не будет проверять… Лишь бы отвязался!.. Они свернули на Вторую Зареченскую. Улица выгорела вся целиком. От дома, где раньше жил Венецкий, оставалась только печка с трубой. Николай прошел на пожарище, обошел вокруг печки, зачем-то заглянул в черную топку, копнул ногой кучу золы, из которой торчал искривившийся остов железной кровати, и медленным шагом вернулся к своей спутнице. — Вот и дом! — сказал он, низко опустив голову. — Не у кого даже спросить, живы ли мои… — Пойдем в те хаты: может быть там соседи что-нибудь знают. Лена указала рукой на три уцелевших домика в переулке. Не успел Венецкий переступить порог первого из домиков, как его встретила маленькая толстая старушка. — Сергеич!.. Голубчик!.. Да вы живой!.. Худой-то какой, страх глядеть!.. Садитесь!.. Это была его бывшая квартирная хозяйка Васильевна. — Не знаете, где мои? — спросил Николай. Васильевна вдруг смутилась. — Уехали они… с эшелоном уехали… и мы ехали тогда с ними… только… — Что только? — Разбило наш эшелон бомбежкой за Коробовым… Мы-то в заднем вагоне ехали, мы целы остались… жили в деревне… а как и туда немцы пришли, мы в Липню обратно и воротились… а тут все погорело без нас… ни дома, ничего нет… хорошо еще, что Пахомовы нас пустили… — А мои где?… Миша?… Васильевна молчала. — Да говорите же, не тяните! — взмолился Венецкий. — Что с ними случилось? — Убило Мишеньку вашего, — тихо сказала старуха. — Головку ему оторвало и ручку… а сам был в синенькой рубашечке…. так тельце отдельно лежало… Такой мальчик был хороший!.. Она вытерла слезы передником. Лицо Венецкого окаменело. — А Валентина? — спросил он глухо и равнодушно. — Уехала она, уехала на машине с военными… Сперва все плакала, а потом подхватила чемодан — и на машину!.. и Мишеньку хоронить не осталась… торопилась очень… боялась… мы Мишеньку уж без нее закопали… — Спасибо, Васильевна! Прощайте!.. Он вышел на улицу. Лена, стоявшая у двери во время всего разговора, последовала за ним. — Куда же теперь деваться? — сквозь зубы проговорил Николай. Лена взяла его за руку. — Идемте назад! Пока побудете у меня, а после придумаем, что делать дальше. — Вас потянут в комендатуру за то, что вы прячете пленного! — Чепуха! — Лена махнула рукой. — А если и потянут — я их не боюсь!.. К тому же, вы здешний гражданин и имеете все права на проживание в Липне… Идем! Когда они шли обратно через мост, немец приветствовал их, как старых знакомых, трудно переводимым выражением: — Маль цайт! |