Книга В августе жену знать не желаю, страница 86 – Акилле Кампаниле

— О, месть моя, я люблю тебя, я люблю тебя! Ты, и только ты моя супруга, сладкая месть!

И закатывался победоносным дьявольским смехом.

Что же произошло? Чем же занимался в долгие часы преподавания этот несчастный, чью грудь переполняла неумолимая страсть? Какой страшный замысел он осуществлял на своем уроке итальянского языка? Каким коварным и гнусным образом утолял он жажду мщения и почему, оставаясь в одиночестве, предавался безудержному злорадству?

Так вот, знайте: он преподавал несмышленой девушке основные слова итальянского языка в неправильной форме! Он сознательно прививал ей неправильное употребление слов, внося в самые расхожие формы небольшие изменения в написании; но то не было коренное преобразование слова, которое сразу бросалось бы в глаза; наставник менял слог, звук, а иногда просто переставлял ударение.

Например, вместо того, чтобы говорить «комический», он приучил ее говорить «конический»; вместо «гость» она говорила «кость».

В первое время, когда домашние еще не знали о гнусном замысле наставника, происходили странные вещи. Так, к примеру, однажды девушка заявила:

— Завтра на обед я хочу гробы.

— Да что ты, — сказали ей, — разве можно на обед гробы?

— Хочу гробы, хочу гробы!

На следующий день ей принесли пару гробов из красного дерева и поставили рядом со столом. Изабелла пришла в ярость, и прошло полгода, прежде чем родственники сообразили, что девочка в тот день просто хотела поесть грибов.

В другой раз она выразила желание поесть сору. Домашние, привыкшие потакать всем ее капризам, собрали сор по углам. Изабелла затопала ногами. Вы уже поняли: она хотела не сору, а сыру. И таких случаев были тысячи. Однажды девушка не на шутку обеспокоила отца:

— Знаешь, — сказала она ему, —сегодня вечером тебя ожидает большая гадость.

Разумеется, она имела в виду радость.

— Доченька, — сказал ей отец, — еще раз мне скажешь такое, и меня хватит кондрашка.

В те же дни Изабелла целую неделю держала весь дом в напряжении, твердя про какой-то зуб. Потому что никто не мог понять, что за зуб она имеет в виду, когда, выглядывая в окно, она повторяла: «Да как же вы его не видите? Вон он!» Начали уже думать, что это видение, и девушка видит образ зуба, выпавшего у нее в детстве. Вызвали заклинателя, но бедняжка продолжала настаивать, что в саду она видит зуб.

Наконец, поняли, что она говорила про дуб.

Когда Джорджо Павони, которого все время отвлекали его глубокие исследования — в то время он сочинял гигантский труд, озаглавленный: «Существует ли такой мужчина, который действительно хоть раз подмигнул женщине?» — раскрыл гнусный замысел наставника, он выгнал его, как собаку. Но было слишком поздно. Основное зло уже совершилось, и не было никакой возможности отучить девушку от неправильного произношения многих слов. И если бы отец вмешался еще позже, наверное, все слова словаря в сознательно искаженном виде навсегда отпечатались бы в незрелом мозгу девушки.

Отвергнутый любовник, изгнанный наставник смеялся злым смехом, спускаясь в последний раз по парадной лестнице замка Фиоренцина.

— Я смеюсь, — кричал он, — я смеюсь, я смеюсь! Месть свершилась, первые уроки остаются в памяти навек, дурные уроки не забываются никогда!

На следующий день его нашли повесившимся на балке в своей каморке на чердаке.

— Вот так, — сказал в заключение Павони, закончив рассказ, который мы только что кратко изложили, — моя бедная дочь недавно просто хотела сообщить, что там, где растут деревья, я разобью — а не разовью — сад, а не зад, как она сказала, потому что я хочу разбить парк по-итальянски; и что там будет домик, а не гомик, как она выразилась, — ко дню ее свадьбы.

Все были взволнованы историей Изабеллы; последовало молчание, которое нарушил Ланцилло; он спросил:

— А что? Ваша дочь помолвлена?

— Никоим образом! — ответил Павони. — А тому, кто попросит у меня ее руки, я сперва посмотрю в глаза. Сначала ему придется иметь дело со мной. Поймите, моя девочка унаследует мое безмерное богатство, а это лакомый кусочек для многих, готовых ради него жениться на девушке даже при всем ее несчастье.

«Надо же, чтобы со мною должно было приключиться такое, — со злостью думал Ланцилло, который уже давно охотился за хорошим приданым, — именно в эти критические моменты моей жизни. Черт, черт, черт!»

И, вспомнив о ключе, он вздохнул и сказал:

— Нам пора.

Все встали.

В соседней комнате Изабелла сидела и сосредоточенно что-то писала. Услышав, что вошли гости, она встала и быстро спрятала бумагу.

Отец нахмурился:

— Зачем ты прячешь то, что писала? — сурово спросил он. — Немедленно покажи.

Девушка в смущении потупилась, потом сказала:

— Папа, я должна тебе кое в чем признаться.

— Говори, милая, — сказал Павони, мрачнея.

— Мне очень стыдно…

— Я слушаю.

— Я напи́сала...

— Напи́сала? — воскликнули гости, подпрыгнув.

— Бывает, — снисходительно пробормотал Ланцилло.

Но девушка продолжала:

— …с кляксой.

И показала лист бумаги, который незадолго перед тем спрятала, — он и в самом деле был заляпан чернилами, пролившимися из опрокинутой чернильницы. Павони прочитал и улыбнулся.

— Моя дочь, — гордо пояснил он, — пописывает прозой.

Он набросал внизу резюме и, подняв листок, сказал:

— Это небольшой рассказ. Кто-нибудь желает?

— Я! Я! — закричали все, сцепившись в драке и пытаясь завладеть драгоценным листком.

— Синьор Мальпьери, — объявил Павони, — сказал первым.

Он вручил лист бумаги Джедеоне, который положил его в карман, бросая на товарищей победоносные взгляды.

Посетители простились с очаровательной девушкой, оставшейся в комнате, и, ведомые хозяином, направились к выходу. Павони сказал:

— Я бы оставил на ужин одного из вас.

— Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал Ланцилло.

— Но скажу вам всю правду, — продолжал хозяин дома, — как раз сегодня вечером у нас будет омар. А вы знаете, какое странное животное этот омар…

— О! — воскликнул Джедеоне. — Не говорите! Это просто беда!

— Именно так, — продолжал синьор Павони, — вдвоем еще куда ни шло, но на троих уже не разделишь.

Он собирался прибавить и другие важные замечания об омарах, как вдруг с ужасом вскрикнул, показывая на дверь.

Все обернулись.

В проходе стояла таинственная фигура человека в черном трико гостиничного вора, которое хорошо подчеркивало его стройные формы. Его лицо наполовину было закрыто маской, сквозь которую сверкали глаза; он направил на несчастных крохотный ствол револьвера.