Книга Записки гайдзина, страница 58 – Вадим Смоленский

— Рад с вами познакомиться.

Карточка исчезла в бумажнике, бумажник в пиджаке. Он расщепил палочки и оглядел поднос.

— Я очень люблю японскую еду. А вы?

— Я тоже.

— Она прекрасна! — он восторженно пошевелил бровями. — Прекрасна! Давайте будем есть!

В надежде, что мой нос уже принюхался к феромонам, я еще раз попытался насладиться ароматом супа. Тщетно. Феромоны отбили мне не только обоняние, но и вкусовые рецепторы тоже. Проглотив суп в четыре глотка и догребя палочками оставшиеся водоросли, я безо всякой радости принялся за рис.

— На каком факультете вы работаете? — осведомился мой новый знакомый, проглотив кусок курицы.

— На компьютерном, — ответил я, поливая курицу соусом.

— О-о-о! — произнес он с уважением. — Компьютеры — наше будущее!

Я не нашел, что на это возразить.

— Что до меня, — продолжал он, — то я работаю в центре социологических исследований.

— О-о-о! — счел нужным сказать и я.

— Предмет моих научных интересов, — воодушевился он, — это помощь развитых стран слаборазвитым странам. Вот, например, Япония — это развитая страна. Здесь развитая промышленность, наука, образование и финансы.

С этим тоже трудно было спорить.

— А есть слаборазвитые страны. Вот, например, Республика Бабалогу — это слаборазвитая страна. Там нет развитой промышленности, нет развитой науки, и вообще ничего такого развитого нет.

— Как вы сказали? — переспросил я. — Какая республика?

— Бабалогу, — повторил он. — Это в Меланезии. Один большой остров и много маленьких. Раньше мы были протекторатом Новой Гвинеи, а в прошлом году получили независимость. Сначала я работал чрезвычайным и полномочным послом Бабалогу в Японии, а теперь работаю здесь. Уже почти месяц.

Я кивнул и засунул в рот осьминожье щупальце.

— У нас в Бабалогу тяжелая ситуация, — развивал он свою мысль. — Нет денег, нет еды, нет лекарств и компьютеров. Жители голодают, дети не ходят в школу, много болезней и преступников.

На его лице изобразилось страдание.

— А поскольку у развитых стран много денег и еды, то они могут помочь слаборазвитым странам. Мы живем на островах. Мы островитяне. И японцы тоже живут на островах. Они тоже островитяне. Одни островитяне должны помогать другим островитянам.

Сказав это, он посмотрел на меня победоносным взглядом — так доказавший сложнейшую теорему математик мог бы смотреть на коллег по семинару.

Я кивнул, поднял ко рту очередную плошку, сгреб на язык ее содержимое и проглотил. Побеги бамбука побежали вниз по пищеводу.

— Из какой вы страны? — поинтересовался профессор Набаба.

— Из России, — ответил я.

— О-о-о! — возрадовался он. — Значит, вы тоже островитянин?

— Нет, — опешил я. — Совсем не островитянин. Боюсь, вы что-то перепутали.

— Возможно, — согласился он. — Возможно, я перепутал с Англией. Или с Аргентиной. Но это неважно. Если вы хотите помочь слаборазвитой стране, то вовсе не обязательно быть островитянином.

Побеги бамбука подпрыгнули у меня в желудке.

— Я основал Общество Друзей Бабалогу, — сказал профессор, доставая из кожаной папки какие-то бумаги. — Вот устав, вот список членов, вот отчет о мероприятиях. Первый взнос составляет три тысячи иен, потом — тысяча в месяц. Взносы идут на закупку лекарств и издание школьных учебников для детей Бабалогу. Если хотите, можете вступить прямо сейчас.

— Сейчас не могу, — сказал я. — У меня нет с собой трех тысяч.

— Ничего страшного, — успокоил он меня. — Я вас занесу в список, а деньги принесете потом. Должен сказать, что люди вступают очень активно. Вот, можете взглянуть, это с последнего собрания.

Передо мной легла фотография. Друзья и подруги Бабалогу выстроились на ней полукругом, по обе стороны от улыбающегося профессора. Подруг было гораздо больше, нежели друзей.

— Моя знакомая, — показал я мизинцем на стоявшую с краю.

Эти слова произвели на профессора странное действие. Секунд на пять он застыл с разинутым ртом — а потом подался вперед, цепко схватил меня за предплечья и искательно заглянул в глаза.

— Ваша знакомая… — пробормотал он. — Знакомая…

Эскадрилья феромонов атаковала обе моих ноздри. Я отшатнулся, стараясь не выронить из палочек последний кусок курицы. Профессор Набаба вцепился в меня, как филин в мышь.

— Вы ее хорошо знаете?… Близко?…

— Это мама-сан, — сказал я. — У нее свой бар. Я там иногда бываю.

Из-за соседних столиков на нас с любопытством смотрели обедающие студенты. Я резко крутанул локтями и освободился от захвата. Курицей при этом пришлось пожертвовать. Профессор сидел с открытым ртом, и глаза у него бегали туда-сюда.

— Когда вы ее последний раз видели? — спросил он.

— Не помню, — сказал я, поднимаясь с места. — Приятного аппетита.

— Минуточку! Я только хотел…

— Простите, спешу.

Посуду полагалось отнести на кухню. Я бросил палочки в мешок для горючего мусора, а поднос поставил на ленту конвейера. Миски и плошки поехали в мойку, укоризненно белея недоеденным рисом, которого так не хватало несчастным жителям острова Бабалогу.

* * *

Раскаленный от жары университетский двор показался мне альпийской лужайкой. Вдоволь нагулявшись по нему и надышавшись свежим воздухом, я вернулся в свой кабинет. Не успел сесть за компьютер, как раздался телефонный звонок.

— Привет, — сказала Кирико.

— Ха! — сказал я. — Будешь долго жить. Есть такая русская примета. Только что тебя вспоминали.

— Поздновато…

— Ты о чем?

— Вчера надо было вспоминать. Вчера исполнился год, как мы перестали встречаться.

— Помнишь такие подробности?

— Я все помню. Это ты ничего не помнишь.

— Если хочешь отпраздновать, могу прийти.

— Приходи. Сегодня понедельник, народу не будет.

— В семь?

— Нормально, жду.

Кирико открывала свой «Складной ножик» ежедневно в семь вечера, а закрывала от часу до трех ночи — в зависимости от количества и качества клиентуры. Клиентура делилась на завсегдатаев и случайных гостей — примерно поровну. Завсегдатаи пили из персональных бутылок, купленных со скидкой в длительное пользование. Целых три шкафа было отведено под репозитарий — на их полках теснились сосуды с привязанными бирками. «Ямада-сан», «Такада-сан», «Симода-сан», «Цутида-сан»… Внутри плескались разнообразные количества недопитого виски. Эти шкафы представлялись мне своеобразной кунсткамерой, хранилищем заспиртованных пьяных бесед, еще не прозвучавших и терпеливо ждущих своего часа.