Онлайн книга «Хроника любовных происшествий»
|
– Удивительная весна, – сказал он. – Только в лесу и в поле, под голым небом, видишь, какая это удивительная весна. – Каждый год люди удивляются весне, лету, зиме. Видно, так уж и должно быть. – Собственно, мне без разницы. – Не огорчайтесь. Все будет хорошо. – Что будет хорошо? – А я знаю? Вся наша жизнь. Полицейский сплюнул желтую слюну в пышный куст мертвого чертополоха. Покачал головой. – Вся наша жизнь, – проворчал он. – А геморрой разыгрался – спасу нет. Ну, не буду мешать. И пошел вразвалочку к Пушкарне. – У меня старческие мозги. Преждевременное одряхление серого вещества, – прошептал неизвестно почему Витек. – Может, и в нашем бытии случаются сбои, как в погоде? Надо быть молодым. Хотя бы им прикидываться. Он пошел через железнодорожные пути домой. Телефонные провода ныли к ненастью. По Дольной втягивался в город дивизион легкой артиллерии. Солдаты калякали на зарядных ящиках. Высокие колеса орудий натужно перемалывали песок с конским навозом. В саду у сестер Путято восседала на покрывалах, стянутых с кроватей, скучающая компания. Патефон стоял праздно в тени кустов смородины. Во всю ширину пластинки змеилась трещина. Витек облокотился на забор, инкрустированный высохшим мохом. – Люди! Чего загрустили? Больше жизни, энергии, радости! Компания изумленно воззрилась на него. Распаренный Лева обнимал за талию Цецилию, пан Хенрик застыл с надкушенным соленым огурцом, Энгель подавился подозрительной, мутной жидкостью, которую потягивал из щербатой кружки. – Вот видите, вернулся, – сказала Олимпия. – Зря тратите время, ей-богу. – А что нам делать? – Не знаю. Подпрыгивать до неба, бить кулаком по голубому своду, чтобы разлетелся вдребезги, как дурацкое зеркало. Кричать, чтобы звезды посыпались, как шишки с дерева. Люди, вы же молоды! Лева отпустил Цецилию, отер рукавом пот со лба. – Видите, бредит. Сперма в голову ударила. – Да пошел ты, не выражайся при людях. – Цецилия игриво ткнула его в шею. – Пан Хенрик вступил добровольцем в армию. Техник-дорожник страдальчески наморщил лоб. – Никому я не нужен. Панна Олимпия дала мне от ворот поворот. Пойду на фронт сражаться за отчизну. У Олимпии слегка затуманились глаза. Она глотнула пойла, привезенного паном Хенриком. Пышный бюст с любопытством выглядывал из декольте пестрого халата. – Какой от ворот поворот, о чем он болтает? Надо сначала себя показать. – Молчи, глупая, – шикнула сестра. – Мать лежит с сердечным припадком. – Тебе хорошо, подцепила гимназиста, бесстыдница. – Ну и что, ну и что? Мы почти ровесники, верно, Левушка? Вспотел, бедняжечка, расстегни рубашку, вот так, не стыдись, смотри, сестричка, лохматый, как медведь. Тут в недрах дома застонала дурным голосом Путятиха. Однако никто на это не обратил внимания. – Какая вы смелая при людях, – сказал техник-дорожник. – Ах, кокетка, кокетка. – Садитесь рядом со мной, будем нюхать ночную фиалку. – Восемь месяцев сюда езжу. Работу совсем запустил. – И прошу вас расстегнуть рубашку. – Почему я должен расстегиваться? – Вижу, вы запарились, козленочек. Хочу, чтобы расстегнулись. И Олимпия схватила пана Хенрика за рубашку. Тот неуклюже отбивался. – Ах, какая нежная кожа. Полюбуйся, сестричка, совсем как у девушки. – Боже ты мой, боже, – заныла Путятиха, показываясь в окошке с огромным компрессом на голове. – Лежите, мама, не пугайте людей. – Проклинаю вас, распутные клячи. – Ну ладно, ладно, к чему эти громкие слова? Техник-дорожник выставил из-за забора смазливую физиономию порядочного осла. – Как полагаете, пан Витек, я нормальный или ненормальный? – Бог ведает. Хорошо бы вам провериться. – А вдруг проверка даст отрицательный результат? Лучше пусть все останется по-старому. – А вас никогда не тянуло поэкспериментировать? – Собственно, особой тяги не испытывал. Хотя возраст уже подходящий и следовало бы жениться, как все. – Почему считаете, что у вас отклонения? – Отойдем, дорогой, в сторонку, я тебе кое-что покажу. Ты медик? – Скоро буду медиком. – Тогда пошли, надо же кому-то мне показаться. Витек толкнул калитку, а пан Хенрик схватил его за рукав. – Вон там, в тени, лучше всего. Ты мне скажешь правду. Впрочем, нет. Пусть все так и останется. Пойду на фронт, там сразит меня шальная пуля. К чему теперь трепать нервы. Споем вместе, дорогие мои. «Через год, через день или мгновенье, может, не будет нас…» – затянул он неестественно высоким голосом старинную песню. А на дороге почему-то перекусались лошади в артиллерийской запряжке. Орудие в брезентовом чехле кособоко катилось по канаве. Его догоняли всполошившиеся солдаты, на бегу теряя конфедератки. – Лев Тигрович, а ты нашел клад? – спросил Витек. – Еще нет. Но через месяц-другой найду. Почему спрашиваешь? – И мне клад теперь понадобится. – Начинаешь новую жизнь? – Впервые начинаю новую жизнь. – Почему говоришь «впервые»? – Потому что, пожалуй, весь свой век мы будем начинать новую жизнь. – Ох, мать вашу, поскорей бы настал вечер, а то подохну. Что у нее там между ног, ох, Витька, Витька! – Я теперь тоже буду дожидаться вечеров. – Уже попробовал? – Нет, но знаю наверняка, что попробую. Чувствуешь, как пахнет весной? – Я только ее чувствую, свою суку. – Левка, куда ты девался? У меня кружится голова. – Цецилия опрокинулась навзничь, прикрыв глаза рукой. – Я здесь, моя кошечка. Уже бегу к тебе. – О Боже, Боже, прости блудниц явногрешных, – стонала за окном Путятиха. И тут из сада вышла Грета. Мертвенно-бледная и заплаканная. – Мне так плохо, что кажется, я сейчас умру. Ты меня слышишь, Витольд? – Тебе надо пойти в кусты и сблевать эту мерзость. – Нет, лучше умереть. Тут мне очень скверно, а там будет еще хуже. – В твоей Баварии? – В Баварии или Швабии. Что вы со мной сделали? – Смотри и запоминай эту долину. Видишь, древние дубы на том берегу, видишь, город, словно плотина перегораживающий долину, слышишь, колокола церквей и костелов, слышишь, замедленное движение облаков, которым хотелось бы остаться тут навсегда? |