Онлайн книга «Темная комната»
|
Чего он написал такого, что хотел бы сжечь? Миха не может спросить это у ома. Слишком страшно. * * * В пятницу на ужин приходят мутти и фати. Миха слышит их смех на лестнице. С порога они целуют Мину. Пока она вешает их пальто, рассказывают в коридоре анекдоты. Входят к нему на кухню, где он, стоя у плиты, заглядывает в кастрюли. С их приходом в квартире становится весело и шумно. Миха рад, что они пришли. – Луиза подойдет, как только закончится ее смена. Она сказала, чтоб мы ее не ждали. Мутти принесла цветов, и вина, и фруктовый салат. – Мы ведь говорили, что приготовим ужин. Мина ворчит и лезет в буфет за вазой. – Знаю. Но вдруг мне стало так скучно. – Скучно? Я весь в работе, а моя жена скучает. Что-то тут не сходится. Фати пришел прямо с работы. Он грузно садится за стол, ослабляет галстук и вздыхает. Миха знает, что отец преувеличивает, но он и вправду выглядит утомленным. Мина подходит к нему сзади и массирует плечи. – Раз в час вам нужно вставать и двигаться. Делайте упражнения для шеи. Вот так. Выходит из-за его спины и показывает, вращая головой сначала в одну, потом в другую сторону. Фати за ней повторяет и смеется над собой. Миха с мутти стоят возле плиты. – Хорошо, что ты так регулярно навещаешь бабушку, Миха. – Мне нравится к ней ходить. – Знаю, знаю. – Это ведь только начало, да? Ты хочешь что-то сказать? – Да, хочу. Миха просто дразнился, но мутти краснеет. Интересно, сказала ей ома, о чем он спрашивал? Интересно, разволновалась ли тогда ома? Он перестает дразнить мать и размешивает соус, который совсем нет нужды мешать. Ладони опять становятся влажными. – Мне кажется, ее смутил твой визит. – Да? – Мне кажется, мы должны соблюдать ее распорядок жизни. И приходить в часы для посещений. – Правильно. – В четверг она забыла, что нужно идти на прием к доктору. Рассердилась, когда за ней пришла нянечка. Утверждала, что сегодня понедельник, потому что вчера у нее был внук. Теперь ей неловко за этот случай. – Ты не сказал мне, что ходил к бабушке. Оказывается, Мина прислушивается к их разговору, фати тоже. Обернувшись, Миха замечает, что они оба смотрят на него. – Там нечего было рассказывать. Отворачивается к плите. Лжец. – Наша ома уже старая. – Я знаю, мутти, знаю. – Мне кажется, что иногда мы об этом забываем. – Я не забыл. В среду я рано освободился, вот и все. Жаль, что так вышло. – Все хорошо. Все в порядке. Миха накладывает, а мутти относит тарелки на стол. Ощущение такое, будто его разоблачили. Он видит летящие на пол тарелки, еду на полу и на стенах. Он сдерживает себя, чтобы не взорваться. Опа, убийства, родные, я. Мутти продолжает: – В общем-то, ты молодец. Я давно не говорила с ней о папе, о вашем деде Аскане. Много лет. А сегодня мы о нем говорили целое утро. – Правда? – Вы ведь тоже с ней о нем говорили? – Немного. – Что она рассказывала? Мина спрашивает это у мутти, а не у Михи, за что он ей очень благодарен. Отвлекает мутти на себя. Ради него. Он это знает. Он делает глоток вина. – Мы говорили о том времени, когда Бернт был маленький. Тогда мы жили одной семьей. Чудесное было время, теперь уже почти забытое. В нашем доме в Штайнвеге, когда мы туда переехали, опа разрисовал стены нашей спальни. Так красиво! Мне нарисовал океан, Бернту – лес. Над нашими кроватями. А я этого не помню. Ома рассказывала, когда мы уезжали, она зашла в комнату и увидела, как Бернт плачет. Миха садится за стол и улыбается матери в ответ. – Мне кажется, она с удовольствием это вспоминала. И с тобой ей понравилось разговаривать, она сама сказала. Он наливает вина. Ему не хочется ничего говорить, поддерживать разговор. Пусть с его стороны это невежливо, но сегодня вечером он не желает думать о деде и сожженных им письмах. Повисает пауза, и ради него Мина переводит разговор на другую тему. * * * Есть несколько архивных кадров с Гитлером, которые смущают Миху сильнее, чем все, до сих пор увиденное. Рождественская вечеринка, скорее всего, в самом начале войны. В высокогорном доме фюрера собрались все: Геринг, Шпеер, Борман, их жены и дети. Снимали в помещении. Пленка черно-белая, но вся покрыта пылью, будто запорошена. Адольф Гитлер сидит в окружении детей, они смотрят в объектив и улыбаются. Смущенным, робким ребятишкам в кожаных брючках и вульгарных юбочках кому четыре, кому пять, кому шесть лет. Но они тоже улыбаются ему, Гитлеру, и разговаривают с ним. Фильм немой, и Миха не слышит, что дети говорят, но он видит, что они его не боятся. Он им нравится. В кадр вбегает девочка, хочет ему что-то сказать, и он, подняв брови и весь обратившись в слух, слушает ее с простодушным выражением лица. Бог-отец или любимый дядюшка, ласковый и добрый. Он смотрит не в камеру, а исключительно на детей. – Боже! Мину бросает в дрожь, когда Миха ей это показывает. Спустя несколько часов, уже на рассвете, она застает его в кухне. – Я могу принести из больницы снотворное. Попрошу Сабину, и она мне выпишет. – Все хорошо. Зевая и потягиваясь, Мина заваривает ему чай, массирует голову, и за это он ее обожает. Ибо ему известно, что она не понимает, почему коротенький эпизод с Гитлером вызывает у него ночные кошмары, а изображения Бельзена, Дахау и Аушвица – нет. При виде их он плачет; она видела его слезы. Но из-за них он не теряет сон, не сидит, не курит с пересохшим горлом в кухне до рассвета. Так не должно быть. Если бы Миха мог решать, от чего испытывать боль, он бы выбрал иное. * * * Миха знает, что Мина не обрадуется, услыхав о его планах. Они ведь собирались пойти в поход, с палаткой. Отправиться на юг, к солнцу. – Я уже подала заявку на отпуск, Михаэль. Я копила деньги. – Прости. Прости меня. Мы поедем потом. – Когда? – Летом. Откажись от отпуска, и летом мы будем долго отдыхать. Махнем в Турцию. |