Онлайн книга «Темная комната»
|
– Аскан превосходно рисовал, правда? – Да, он обожал делать зарисовки. Деревья, вода. Он хорошо умел передать цвет, мне кажется, очень хорошо. Свет на воде, свет сквозь деревья. Взгляни. – Это мое любимое. – Березы? И твое любимое, schatz? Да, Миха? – Да. Ома берет их с Миной за руки. – Это было во время медового месяца, красивое место. Я купалась, а Аскан рисовал и фотографировал. – Давайте их посмотрим? Вопрос прозвучал громко, слишком торопливо, слишком нарочито, но Мина с ома, рассмеявшись, соглашаются. Ома достает из прикроватной тумбочки альбом и, раскрыв на фотографиях медового месяца, кладет перед ними на стол. Березовые рощи и ручьи, водные просторы. Ома – пухленькая, молоденькая – стоит в купальном костюме, с мокрыми от купания волосами. – Глядите, я тогда красила губы. Видите? – Вы были красивая, Кете. – Да, я была ничего себе. Ома с Миной хохочут, а Миха смотрит на молодого деда. Моложе меня. Вот медовый месяц; вот стоит без пиджака; вот с велосипедом в руках; вот курит сигарету; на фоне озера. Выглядит так же. Чуть более худой. Но на самом деле абсолютно такой же. По дороге домой в трамвае Миха достает из кармана фотографию. Мина отрывается от книги. – Тебе ее ома Кете дала? – Нет, я сам взял. – Правда? Только что? – Да. Мина хмурит брови. – Ты должен был спросить разрешения. Я хочу сказать, что она бы тебе ее подарила, я просто уверена. – Я не хочу, чтобы она знала, что я ее взял. – Но она заметит пропажу. – Я сниму копию и положу обратно. Она и не узнает. – И все-таки это по-хамски, Миха. Это ее муж, ее память, знаешь ли. Она рассердилась, Михаэль тоже. Он считает, что у нее нет никакого права сердиться. – Она даже не заметит. – Ты сам знаешь, Михаэль, что дело не в этом. – Мои бабушка с дедушкой были фашистами. – Бог мой, да кто тогда ими не был? – Да нет же, опа Аскан был в Waffen SS. А не просто состоял в партии. Миха смотрит на нее. Он сказал это, чтобы ее поразить, и она действительно поражена. – Я хочу разузнать, делал ли он что-нибудь такое. Убивал ли. – Ты имеешь в виду евреев? – Кого угодно. Хоть и евреев. Мина прищуривается. – Для этого мне и нужна фотография. – Ну да. Миха видит, как сжимаются ее челюсти, чувствует боль в собственных стиснутых зубах. – Ты что-нибудь нашел? – Нет. Нет пока. – Понятно. Трамваи останавливается, заходят люди. Они сидят в молчании одну остановку, другую. Потом Мина берет Миху за руку, и напряжение уходит. Ома была фашистом. И опа тоже. Для него это пока не вполне ясно, едва проступает, и все-таки очевидно. Миха закрывает глаза. Держит Мину за руку. Как странно. Странно, но ему хорошо оттого, что она теперь знает. * * * В университете тоже есть собрание видеоматериалов. На рождественских каникулах Миха обследует две полки документальных лент. Библиотека в те дни почти пуста. В кабинках, кроме него, никого нет, но он все равно смотрит с наушниками. Холодно. На улицах наледь, и старики, чтобы не упасть, осторожно семенят по мостовой. В здании отопление едва работает, и Миха сидит в пальто. После обеда в столовой его клонит ко сну. Сидя в холодной комнате, он перематывает кассеты, делает пометки. Еще ниже сползает со стула, ненадолго опирается щекой на руку. По мере того как он погружается в дрему, пленка жужжит все тише. Когда просыпается, кассета все играет. Генрих Гиммлер обходит шеренги салютующих эсэсовцев. Подбородок упирается в ворот, пояс на пальто завязан высоко под грудью. Наушники выпали, в ушах звенит тишина. Миха дышит громко и глубоко, словно еще спит. Память строчит фактами из жизни Гиммлера. Школьный учитель. Держал у себя экземпляры «Майн Кампф» в переплете из человеческой кожи. Говорил, что эсэсовцы – лицензионные убийцы, у них есть право убивать евреев. Великие нации маршируют по тысячам трупов. Что-то вроде этого. Гиммлер покончил с собой. Оператор заснял то, что нашли. Теперь Миха это смотрит. Мертвый Гиммлер лежит на голых досках, кулачками сжимая одеяло под подбородком. На нем очки; проволочные кругляшки над закрытыми глазами. Губы сжаты, рот от яда перекошен, на тонких усиках пятнышки крови. Комната, которую он выбрал, уставлена стульями. Будто в классе. Окно, деревянный пол. Избежал суда. Жалкая смерть в конце коридора. Миха вынимает кассету и, раздраженный, отправляется на автобусе домой. Под ногами хрустит рыхлый снег. – Может статься, опа им восхищался. Он лежит в постели с Миной и беседует с ней в темноте. – Возможно, он с ним встречался, может, дотрагивался до него. Может быть, Гиммлер его воодушевлял. – Ммм… – А ты смогла бы восхищаться Гиммлером? – Нет, но я ведь знаю, что он сделал. Мне он противен, потому что он фашист. – Да, но опа мне не противен. – Это совсем другое. – Как так? – А вот так. Он твой дед. Если бы Гиммлер был тебе дедом, он бы не был противен. И, увидев его мертвым, ты расстроился бы, а не разозлился. – Тебе мой опа противен? – Я не знала деда Аскана. – Но сейчас, когда ты смотришь у бабушки фотографии? – Вроде той, что ты украл? – Просто фотографии, любые фотографии. Когда я о нем говорю? – Для меня он не фашист. – А кто тогда? – Твой опа, Кетин муж, отец Катрин. Не знаю. Все сразу. Миха глядит на Мину, но та говорит с закрытыми глазами. – А для тебя он кто? – Мой опа. В большей степени. Но теперь он иногда становится фашистом. |