Онлайн книга «Может, оно и так...»
«Хватит уже! — выговаривает мама Кира. — Научись уважать себя. Хоть на старости». Отвечает молча, отвечает каждому: «Чрезмерное уважение к себе вытесняет уважение к другим». Добавляет не для всякого восприятия: «Излишнее почтение к собственной персоне скрывает, быть может, некий порок, таящийся в сознании человека или целого народа». Девочки сидят рядком, воробышками на бортике тротуара, взглядывают снизу вверх, прыская в кулачки. Всем знаком по округе тихий мужчина преклонного возраста и несуразный верзила, опасливо ступающий с тротуара на мостовую. Финкель его оберегает, ограждая от неудобств; когда переходят улицу со многими машинами, старый берет молодого за руку, а тот конфузится и бормочет: — Ты что… Я сам. Сам… — Не я веду тебя, — успокаивает Финкель, правдоподобно прихрамывая, — ты меня. У Ото-то давняя привычка — выискивать среди мусора конверты с посланиями, прикладывать к глазам для прочтения: не отец ли с матерью отправляют наставления сыну, который сумел их пережить? Повсюду, по дворам-улицам-газонам, раскиданы невостребованные письма с родительскими советами, посланные для скорого остережения, что беспокоит мужчину, горестно-сокрушенного. — Финкель, ты вдумчивый? — Не сказал бы. — А я? — Ты вдумчивый, — уверяет Финкель. — Ты и отзывчивый. Улица заканчивается спуском в овраг, склон которого усеян мешками из-под цемента, ржавыми бочками, битыми бетонными плитами, останками негодных кроватей, скинутых за ненадобностью. Туда Финкелю не добраться, тот завал ему не по силам, что обижает и раздражает сверх меры. — Не смотри в ту сторону, — бурчит сердито. — Не надо! И они проходят, отвернув головы. Катит мимо машина для сбора мусора. Шофер гудит, их приветствуя, мужчины в спецовках, пристроившись сзади, кричат напористо: — Давай к нам! На подмогу! Уносятся вдаль, словно на запятках кареты, ловкие, ладные, выпевают под шум колес: «Из окон корочкой несет поджаристой, за занавесками — мельканье рук…» — «…здесь остановки нет, — продолжает Финкель, загрустив без причины, — а мне пожалуйста…» Встают у распахнутых дверей. Смотрят завистливо. Автомобили на подъемниках. Коробки с запасными частями. Инструменты на стене в строгом порядке. Пошумливает с отсечками насос, нагнетая сжатый воздух. Погуживает вентилятор. Работают несуетливо Йоси, Узи и Рафи с уважением к себе и к своим клиентам. Видно, что свыклись с давних времен, обо всем переговорили, без слов понимают друг друга. Финкеля называют почтительно: доктор. — Доктор, когда купишь машину? Мы бы ее чинили. Со скидкой. — Я не доктор, — отвечает в который раз. — И машины у меня не будет. — Для нас ты доктор. Чего не приходишь? Скучаем без тебя. Без друга твоего скучаем. — А мы-то… — вспыхивает Ото-то. — Мы тоже! Дергает Финкеля за руку, тянет за собой — не отказать: — Пойдем. Купим. Как тогда. Идут в магазин. Ото-то поторапливает: — Йоси любит с маком. Узи — с яблоками. И я… С маком. Яблоками. Возвращаются назад с пакетами, выкладывают содержимое на стол, устраиваются на продавленном диване, на клеенчатой его обивке, сидят столько, сколько сидится, пьют чай, едят булочки. С маком, яблоками, сладким заварным кремом. У механиков нет перерыва. Йоси, Узи и Рафи подхватывают булочки на ходу, прихлебывают кофе. — Доктор, — спрашивает Узи, колдуя над мотором. — Не обидно стареть? — Когда как. — Тебе немало лет, доктор. По виду не дашь. — Я и сам не возьму. Улыбается Йоси. Улыбаются Узи и Рафи. — О чем мечтают на старости, доктор? — О многом. О разном. — И я, — бормочет Ото-то, во рту непрожеванная булочка. — О многом… — Состариться на твой манер, доктор, — вот бы научил. Высоченные потолки. Крашеные стены — белилами по кирпичу. Колышется флаг под вентилятором. Слышна музыка из запыленного музыкального агрегата. — Не уважаешь восточные мелодии, доктор. — Уважаю. Только тихие. Финкелю хорошо с ними. Приходит в гараж, пьет чай, слушает постукивания насоса, нагнетающего сжатый воздух. — Доктор, ты многое повидал. Расскажи, не всё же в себе таить. Откровение следует за откровением. И где? В гараже. На продавленном диване. За чаем с булочками. Рядом с Ото-то, который их подъедает. — В детстве моем. Была передача на радио. Про белого пуделя, которого захватили недобрые люди, а мальчик отправился его вызволять. В этом месте музыка нагнетала такой страх, что я отключал радио. Не раз слушал и всегда прерывал, чтобы включить заново, когда мальчик убегал с пуделем и я радовался… Изумляется на виду у всех: — Надо же! Пережили голод, войну с бомбежками, а передача пугала… Кивают с пониманием Узи и Рафи. Интересуется Йоси: — Что с идеалами, доктор? Из тех, из прежних? — Кое-какие сохранились. Но не все, нет, не все. Молчит. Вздыхает. Ерошит в раздумье волосы: — Перестаю доверять себе. Накопленному опыту. Убеждениям с привычками. И не измениться уже, мир не изменить по своим представлениям — к счастью, быть может. — Кому тогда доверять, доктор, если не себе? — Этого я не знаю. Узи у них мыслитель — всякому известно. Узи произносит с натугой, отворачивая прикипевшую гайку: — Тебе никто не нужен, доктор. Так не годится. Всех отбросишь, с кем останешься? — Мне нужны многие. — На расстоянии, доктор. На расстоянии. Думает. Сразу не соглашается: — Это так и это не так… Мир Финкеля, привычный, обжитой, покрывается трещинками наподобие фарфоровой чашки, доставшейся по наследству. Его дед родился при конной тяге и дожил до машин-паровозов. Его отец пользовался трамваями-автобусами, к которым привык без труда. Дожить бы свой век с вертолетами-самолетами, но эти, но электронные чудища, мельчающие и мельчающие, стремительно заползающие в дом, в карман, в ухо, разбухающие от неисчислимых сведений, — как к ним приноровиться? Огорчается ликующий старик, неспособный угнаться за технологическим буйством; сокрушается старик опечаленный, за уши втянутый в иное столетие: «Это не мой век! Не мой!..» До многого он, конечно, не доживет, но и без того придумано сверх меры. Собирают нечто электронное, память которого поначалу пуста. Голый мозг без единого понятия, даже еще не дурачок. Кто способен выучить его? Кому довериться?.. |