Онлайн книга «Может, оно и так...»
— Забери меня. Бежит. Едет. Снова бежит. На газоне, напротив французского консульства, занята их скамейка. На скамейке пристроилась пара, не обретя пристанища: пожилой, очень уж пожилой мужчина и женщина моложе его — взглядом, поступью, статью. Редкие возгласы. Долгие молчания. Грустны, бесквартирны, рука в руке. На траве, спиной привалившись к сосне, сидит музыкант, пузатый, лохматый, издавна не молодой. Вскидывает трубу к небу, зажмурив от усилия глаз, словно хочет докричаться, упросить, вернуть ту, что ушла, выдувает, фальшивя, «Dance me to the end of love…» Женщина проходит мимо. Ведет на постромках крохотного человека в крохотных джинсах, который деловито, вперевалку, осваивает окрестности. — Тук-тук-тук… — отзывается дятлу. — Шуф-шуф-шуф… — ветру в облаках. Останавливается возле музыканта, тянет руки к трубе, но тот не перестает умолять, западая на ноте: «Dance me… Dance me… Dance me…» Сосны неодобрительно покачивают верхушками. Женщина улыбается, не вмешиваясь. — Тру-ру-ру… — повторяет человек в джинсах, идет дальше своей дорогой. Ветви мимозы провисают до земли, образуя укрытие. Роса опускается на траву, и та отзывается благодарно едва уловимым запахом зелени. Тайная подруга усаживает его на камень в окружении щедрой желтизны, которая опадает к ногам с тихим шелестом, сама пристраивается рядом, ладонь кладет на ладонь. А над головами, вдоль синевы, поперек судьбы, на исходе неспешного к ним подлета — птичье перо на полнеба дымчатыми, сквозистыми облаками, омытыми за морями, чтобы восхитить каждого, кто на это способен. Сутулится седоголовый на камне, колени обхватив руками: — Не унести с собой взгляды, походку, умолчания твои. Не повторить поездки на оранжевой капельке, прогулки в россыпи цикламен, луч, пробившийся через завалы облаков, восторженный закат розовым, невозможно розовым сполохом над головами. Помни это. За двоих помни… «Dance me… Dance me… Dance me…» Тайная подруга просит: — Назови по имени. Хоть раз назови. Подари мне меня. Не освободиться от памяти, что засела иглой. Не назвать по имени, чтобы не обратилась в Смадар, Гилу, Эстер, не затерялась среди Ципор, Рут, Рахелей. «И нас… — просят деревья, цветы, букашка на траве, французские консулы. — Назови словом своим…» Не дождавшись ответа, берет его за руку, ведет по тропке. Затем по лестницам, вниз и вниз. Где цикламены с анемонами. Анемоны с цикламенами рядами, в буйстве весны, высаженные к их приходу. Кафе, затерявшееся в зарослях. Подушки на стульях яркой раскраски. Тени решетчатые на стенах. Окна бойницами, чтобы занять оборону, защитить и уберечь, — как же она раскрыта, тайная его подруга! Молчат. Пьют вино из одного бокала. Ее рука на его руке. Исхудалое лицо, глаза огромны. Предыдущее не существует. Последующего тоже нет. Глубина чувств — не донырнуть до дна. А за окном небо бездонное, темнее синего. Белесый обруч вокруг луны. Стена Старого города, подсвеченная к ночи. Негромкое трио ворожит-пророчит. Жалобно и тревожно рыдает виолончель. Стоном — примиряясь с неизбежным — откликается скрипка. Упрашивает фортепьяно в обещании покоя, согласия, — смятение, задавленные вздохи, непролитые слезы, слабея, затихая, кровью из сосудов, лимфой из капилляров, видениями из памяти… Подходит официант: — Всё нормально? Если бы так… — Не сделала, — шепчет, — я этого не сделала. А могла бы, могла… — О чем ты? Громко. Так громко, что на них поглядывают: — Я же умирала… Умирала! Обещание хотела дать: выживу — расстанусь с тобой… Смотрит — синева глаз нестерпима: — Но я не дала его, нет, нет… Не дождетесь! — Яростно: — Всё равно бы нарушила! Доказывает кому-то исступленно, горячечно: — Не стыдно, ты слышишь? Когда радость, не стыдно — не совестно… В глазах обещание. В руке теплота. Седоголовый встает, подходит к стойке, спрашивает у хозяина: — Сколько стоят два часа твоего заведения? — Смотря в какое время. — Теперь. Незамедлительно. Прикидывает: — Тысячи три. — Вот они, эти тысячи. И чтобы никого не было. Ни посетителей, ни официантов, ни повара. Понял? Глаза у хозяина блудливые: продешевил, не иначе. — А подоходный налог? — Добавь. — А налог на дополнительную стоимость? — Тоже добавь. — Моральный ущерб? Посетители обидятся, больше не придут. — Добавь, черт тебя побери! И выматывайтесь отсюда! Немедленно!.. Остаются они одни. — Ми-лый… — на выдохе. — Ты и меня вы-ду-мал? Может, оно и так… Завершается повествование, а с ним и мнимые реальности, к которым нет и не может быть привыкания, высмотренные на беленом потолке, выстраданные в одиноком жилище на исходе дней, в привилегии воображения… Иерусалим, 2008–2011 |