Онлайн книга «Может, оно и так...»
— Так она ж толстая. По ней незаметно… Досидела до последней крайности, билеты продавала, чтоб не выгнали. Отсюда и увезли. Прихлопнет руками: — Баба моя, ну баба! Кровь казацкая! Здесь таких и не заводили. — Почему казацкая? — Бабка ее, бабка станичная! На коне скакала, шашкой махала: «Сколько красных порубала — не счесть!» А дед? «И дед порубал. Мы с ним на пару». — Дед-еврей? — поинтересуется Финкель. Фыркнет: — Дурной, что ли?.. То другой дед, с другой бабкой. На той стороне улицы остановится автобус. Пошагает через дорогу солдат-великан с тяжеленным рюкзаком и автоматом. С ним девочка по плечо солдату, тоже с автоматом, с рюкзаком. — Здорово, батя! Это Эсти. — Митя, — потерянно скажет мужичок, не обращая внимания на его подругу. — Сестричка у тебя… — Не боись, батя, — ответит Митя. — Прокормим. И поведет девочку Эсти в родительский дом. В обнимку. Шаг в шаг. — Парень у меня… — вяло погордится мужичок. — Ну и парень. Таких тут не бывало… 8 На входе в автобусную станцию его остановит охранник. Скажет, вглядываясь: — Неважно выглядишь, старый человек. Скажем иначе: плохо, дед, смотришься. Голова тяжела. Глухота в ушах. Сердце не унять. Пульс зачастит за допустимые пределы, и Финкель сползет прилюдно на плиточный, ногами затертый пол. «Не так это делается, не так! — возмутится ликующий старик. — Добейся того, чтобы тебя запомнили. Гордым и удачливым». — «Чтобы не стыдились за тебя», — буркнет старик опечаленный, отпихивая сожителя. Его повезут на каталке. С сиреной прокатят по городу. Уложат в кровать и обтыкают шприцами. — Ото-то, — скажут. — Ото-то… К тому идет. — Сок принести? — засуматошится мама Кира. — Яблочный ему можно?.. — Коньячку, — добавит папа Додик. — Коньячку бы ему… — Всё, — скажут, — несите. Что успеете. Оглядит в палате престарелый люд, собратьев по боли, засипит нестойким фальцетом: «На каком возрасте вы остановились?» Старики переглянутся в недоумении, один, самый догадливый, ответит: «Мне сорок. Всё еще сорок. Порой тридцать семь». — «Господи! — подумает Детеныш-Финкель. — Как они меня переросли…» Из соседней палаты понесутся стоны взахлеб, всхлипы-оханья: смерть встанет у изголовья, тронет и отойдет к другой кровати, передумает — вернется обратно, а Финкель будет лежать, распластанный на матраце, улыбчивый и стеснительный, словно займет это место не по праву-страданиям. Вот бы воротиться домой, лечь в свою постель, потянуться в истоме, заурчать в неге: «Здравствуй, моя подушечка! Здравствуй, одеяло! Простыня, наволочка, тапочки мои, как я без вас тосковал!..» — Что вы ощущаете? — спросят участливо на обходе. — Себя ощущаю. Но мало. Завтра не придет к нему. Послезавтра. Не ощутит над собой руки охраняющей, что сопровождала его, перста указующего: «Туда тебе. Теперь туда…» День разложится на простые числа, которые не с кем делить на свете, проступит внутреннее выражение лица, скрытое от непосвященных, на беленом потолке палаты проглянет: «Оживляем, но в меру. Оздоровляем, но частично. Излечиваем, но не всякого». Проскользнет по коридору неприметный мужчина, предложит обеспокоенным родственникам визитную карточку — немалый на нее спрос: «Shur, Cogan and Со. Большой выбор памятников. Изготовление и установка. Перевод дней рождения и смерти на еврейское летосчисление. Shur and Cogan — это проверено». Проявится некто в белом, с лица строг: не врач-санитар, не ангел, не Самый Главный Сочинитель. — Встань, Финкель. Встанет. — Приступая, переступай. Переступит. — Иди. Пойдет. Не все болезни следует лечить, и в конечный свой час он сбежит из палаты. Заблажит вослед медицинский персонал: — Эй! Ты куда собрался? — Отправляюсь туда, куда надобность указывает. — А точнее? — Синий дым Китая. Считайте, что уже взлетаю. — У тебя и билета нет. — Я без билета. — Чемодана с вещами. — Я без вещей. — Не попрощавшись? — Прощался — вы не заметили. — Не оставив записки, послания, намека? — Намекал — вы нелюбопытны… И вот он уже на пути в аэропорт. На выезде из города движение замедлится. Неспешно покатит черный катафалк, за ним, длинным хвостом, машины со скорбящими. «Ребенка… — шелохнутся пассажиры. — Ребеночка хоронят… Которого взрывом… Среди прочих… Да воздастся злодеям по мере их злодейства…» Процессия свернет к кладбищу, движение убыстрится. Автобус закрутится по серпантину, покажутся через долину дома с красными черепицами, среди которых запрячется и его крыша. Бросит из окна монету, бросит другую, — поможет ли это с возвращением?.. Не угадать заранее. Примостятся в автобусе, на заднем сиденье, оранжевые карлики Риш и Руш, возвращаясь на озеро Ньяса, в глубины Африки, озабоченно покачают головами: «Что-то у вас не так…» Птицы устремятся вослед, шахруры, снуниты, зарзиры и нахлиэли, суматошно взмахивая крыльями, призывая вернуться: — Шув, Пинкель… Шу-уу-ув… Аэропорт откроется по всем направлениям, мыслимым и немыслимым. На табло появится перечень заманчивых мест, в которых стоит побывать: Осло, Чикаго, Марсель, Касабланка, Синий дым Китая… «Отлетающие души! — оповестят по радио. — Подготовьте медицинские документы, подтверждающие право на взлет». Место встреч и место расставаний. Потерь и приобретений. Затаится в кафе, в дальнем его углу, некрупный старичок, отживший свое, нехотя распробует бутерброд с сыром, разглядит на витрине рекламу нового диска: «Сто и одна мелодия! Вслушайся, пока жив». Туалетный служитель покатит мимо тележку с тряпками, щетками, рулонами туалетной бумаги, помашет приветливо, но не остановится, нет, он не остановится. Сгорбится неподалеку мужчина: глаза измученные от бессонных ночей, в чашке остывший кофе. К чему бы это? К тому, что очередной сюжет прибьется напоследок бездомной собакой, почуяв доброту случайного прохожего. Мужчина спросит: — Ждешь? — Жду. Свой рейс. Подсядет к нему: — Можно я тебе расскажу? Не выговориться случайному попутчику под стук вагонных колес: нет здесь дальних поездов, а в ближних не успеешь разговориться. |