Книга Агент его Величества, страница 36 – Вадим Волобуев

Катакази засмеялся.

– А вы – шутник. Это хорошо. Когда человек слишком серьёзен, он делает глупые ошибки.

– Что вы хотите от меня, Константин Гаврилович?

– От вас – ничего. Я лишь хотел представиться и помочь вам советом. Судя по вашим первым шагам на американской земле, вы в нём нуждаетесь.

– И какой же совет вы хотите мне дать? – спросил Костенко, сразу проникаясь к гостю неприязнью.

– Вы находитесь в стране с чуждыми, зачастую непонятными для вас обычаями. Многое здесь покажется вам странным и даже возмутительным. Прошу вас – не рубите с плеча. При ближайшем рассмотрении аборигены – весьма милые люди. – Катакази опять широко улыбнулся. – У них здесь и без вас хлопот полон рот.

– А что вы имеете в виду, говоря «рубить с плеча»?

– А вы не догадываетесь?

– Нет.

Резидент ласково посмотрел на Семёна Родионовича, как бы укоряя его за ребячество.

– Вовсе ни к чему было встречаться с этим Шлайдером. Он – неприятный человек, и к тому же агент наших врагов. Да и ваш сегодняшний визит в полицию тоже, между нами, был необязателен. Они сами разберутся с вашим делом, дайте только срок.

Костенко коротко подумал.

– Вы что же, следили за мной?

– Да, – радостно признался Катакази. – Но ради вашей собственной безопасности.

– Очень любезно с вашей стороны, – процедил Семён Родионович.

Он вперил взгляд в собеседника, но тут же отвёл глаза.

– Вы напрасно сердитесь, Семён Родионович. Нью-Йорк наводнён разными проходимцами, вторично украсть русского дипломата для них ничего не стоит. Кстати, вы не вспомнили, каким образом оказались на свободе?

– Нет. Я был без сознания.

– Жаль. Ваше необычайное спасение куда более удивительно, чем ваше похищение.

– Вы что же, думаете, что я заодно с этими ребятами?

– Упаси господь.

– Тогда к чему эти намёки?

– Какие намёки, Семён Родионович, дорогой? Я вижу, в плену вы стали мнительным.

Костенко засопел.

– Скажите, Константин Гаврилович, вас послал барон Стекль? Хотя нет, навряд ли… Как бы он узнал о моём разговоре со Шлайдером?

Семён Родионович вопросительно посмотрел на Катакази. Тот улыбался и ничего не отвечал. Его неизменная весёлость начала понемногу выводить Семёна Родионовича из себя.

– Неужто у вас есть другой начальник, о котором я не догадываюсь? – продолжил он.

– У меня лишь один начальник – князь Горчаков. Ну и разумеется, государь император, – задорно ответил Катакази.

Они помолчали. Затем Костенко произнёс:

– Значит, вы хотите, чтобы я прекратил расследование.

– Ни в коем случае. Я лишь хочу, чтобы вы не вмешивались в работу нью-йоркской полиции. Проку от вас будет немного, а вот дров вы можете наломать немало.

– А если я откажусь?

– Тогда боюсь, мне придётся сообщить о вашем самовольстве его сиятельству. Не думаю, что эта новость обрадует его.

– Странно, мне уже грозили этим. Да и вообще, все кругом неустанно твердят, чтобы я сидел и не дёргался. Создаётся впечатление, что это кому-то сильно не нравится.

– Семён Родионович, я не хозяин вам и не могу приказать. Но послушайтесь совета, не влезайте туда, куда вас не просят. Не создавайте новых трудностей ни нам, ни местной полиции.

– Я обдумаю ваши слова, господин Катакази. У вас всё?

– Пока да, – резидент поднялся и сделал шаг к двери. – Но я надеюсь, мы ещё встретимся, – он снова улыбнулся и вышел.

«Какой неприятный тип», – подумал Семён Родионович, расстёгивая рубашку. Теперь придётся остерегаться не только местных бандитов, но и работников собственного ведомства. Хуже не придумаешь.

Как и предполагал Чихрадзе, вскоре он покинул партизанский отряд. Его посадили на коня, и в сопровождении конвоя из четырёх офицеров, возглавляемых Томом Макферсоном, повезли куда-то на восток. Макферсон долго объяснял гардемарину, куда они едут, но тот так ничего и не понял. Впрочем, это было и неважно. Он был рад уже тому, что покинул опостылевшую повозку и скакал на лошади навстречу солнцу, в день покрывая расстояние, которое партизаны преодолевали за неделю. Перед отправлением ему вернули морские карты. Кого-то этот факт мог бы удивить, но гардемарин воспринял его как должное. По другому и быть не могло, ведь он – русский офицер, а здесь уважали Россию.

Пустыня закончилась, и потянулись прерии, о которых так мечтал Штейн. Местность всё более сглаживалась, вместо острых как шипы скал появились холмы, сплошь заросшие невысокой шелковистой травой. Низины белели ромашковыми лугами, средь которых торчали фиолетово-белые штыри вербены и змейкой вилась бахрома орхидей. Иногда встречались одинокие тополя и липы, неимоверно раздавшиеся вширь и слегка напоминавшие огромные зелёные шатры. В их тени приятно было отдыхать от зноя, глядя, как солнечные лучи играют в густой листве. Климат здесь был более влажный, и хотя солнце палило столь же нещадно, как в пустыне, жара не казалась такой изнуряющей.

На ночь путники обыкновенно устраивались под сенью деревьев, всегда готовые взобраться наверх, если рядом окажется стая волков. Утром ходили охотиться на зайцев и енотов, коих здесь водилось великое множество. У фермеров приобретали коровье молоко и хлеб, давая взамен патроны; воду черпали в колодцах. Мылись в реках и неглубоких озерцах. В общем, жить было можно.

Чихрадзе воспрял духом. После раскалённых пустынь Юты прерии казались ему раем земным. Он избавился от зуда, вычистил всех вшей из волос, и вновь ощутил себя цивилизованным человеком. Спутники его, правда, не казались столь воодушевлёнными. Они оставались напряжены и всё время озирались, словно боялись внезапного нападения. На ночь кто-нибудь всегда оставался дежурить, сидя в кроне деревьев. Это было очень предусмотрительно: в случае вражеской атаки дежурный мог открыть огонь, сам оставаясь незамеченным. К тому же, сверху местность лучше просматривалась, и сторожевой увидел бы противника, даже если бы тот вздумал прятаться в зарослях травы.

Чем дальше на восток, тем растительность становилась богаче. Вместо одиноких деревьев начали встречаться перелески и маленькие рощицы, тополино-дубовое царство разбавилось платанами и чёрным орехом. Трава стала гуще и выше, а ландшафт совершенно выровнялся, приобретя вид плоской степи, сплошь заросшей ромашкой и подсолнухом. Этот пейзаж, до боли напомнивший Чихрадзе Воронежскую губернию, где он бывал проездом, изумил гардемарина и заставил его как-то по-иному взглянуть на американцев. «Эге, – подумал он. – Да они здесь точь-в-точь как русские крестьяне, только побогаче немного». Это наблюдение развеселило его. В Калифорнии он уже задумывался, подойдут ли тамошние сорта винограда для грузинской земли. Схожесть занятий порождает схожесть характеров. Если здесь люди каждодневно видят то же самое, что и в России, то образ мыслей у них должен быть примерно одинаков. Тогда почему США охвачены гражданской войной, а Россия наслаждается внутренним миром? Не есть ли это следствием разной формы управления?