Онлайн книга «Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь»
|
Пусто. И темно. Нет, темнота не та, непроглядная, дикая, каковая бывает в старых шахтах, но полупрозрачная. И глаза, привыкая к ней, различают очертания предметов. Резные рамы, белесые статуи, часы… узор на ковровой дорожке… двери… двери заперты. В этом крыле Евдокия одна, и эта очередная странность уже не вызывает ничего, помимо глухого раздражения. Что происходит в этом доме? …за спиной раздался вздох. И Евдокия замерла. Она вдруг поняла, что стоит в центре коридора, хотя не помнила, чтобы сделала больше одного шага, но собственная комната осталась где-то позади, потерявшись среди иных, запертых дверей. Где-то далеко и гулко часы пробили полночь… — Кто здесь? — Евдокия покрепче сжала туфельку, радуясь, что обувка пусть и домашняя, но на невысоком остром каблучке. И подошва крепкая… и вообще, у нее револьвер имеется… Чего бояться? Нечего. Она же не испугалась тех разбойников, которым вздумалось маменькин экипаж остановить… и стрелять пришлось промеж глаз. Потом еще у Евдокии руки дрожали при мысли о том, что она, Евдокиюшка, живую душу загубила… но потом, а в тот самый миг, когда дверца открылась и в экипаж сунулась кривая разбойничья харя с рваными ноздрями да клеймом на лбу, Евдокия думала лишь о том, хватит ли на всех патронов… …и в прошлом году, когда на рудниках бунт приключился… …и давно уже, в позабытом прошлом, когда фабрику подпалили… …и мало ли в короткой, хотя не такой и короткой, Евдокииной жизни приключалось всякого, по-настоящему недоброго, а тут… подумаешь, дом пустой. Старый. Коридор… и ступает кто-то… рядом, близко… Евдокия идет, и он за нею. Дышит, и от дыхания его волосы на шее шевелятся, а кожу будто бы холодком обдает. Стоит остановиться, и этот, невидимый, тоже замирает. Обернешься, и нет никого. — Я тебя не боюсь, — облизав пересохшие губы, сказала Евдокия. Боится. Сердце колотится, что сумасшедшее, и коленки трясутся, как у чернавки, которую в подпол послали. Она ж, Евдокия, женщина умная, ученая. И читает не только финансовые ведомости, что бы там Аленка ни говорила. Она знает, что есть волшба, а что — суеверия черные, и поддаваться собственному страху, рожденному исключительно необычностью места, не собирается. Она дойдет до окна, которое видно в конце коридора, и вернется в свою комнату… Тот, кто стоял за спиной, вздохнул. И Евдокия обернулась, присев, выставив револьвер и туфельку… Никого. Ничего… и только в зеркалах отражается она, растрепанная, босоногая, нелепая до смешного. Нет, пожалуй, не будет она к окну ходить, а сразу к себе вернется. Вот прямо сейчас, а то вдруг встретит кого живого, от позора вовек не отмоется. Как ни странно, от решения этого полегчало, и до комнаты своей Евдокия добралась без приключений. Шаги за спиной — не в счет. Пусть себе шагает, если ему, чем бы оно ни было, охота… Дверь закрылась за Евдокией с громким хлопком, и звук этот заставил подскочить, обернуться… …туфелька улетела в открытое окно. К счастью, выстрелить Евдокия не успела. — Знаете, — сказал гость, весьма бодро скатившийся с кровати на пол, — у вас нервы не в порядке. — А у вас, кажется, голова… — Револьвер Евдокия не убрала. — Что вы здесь делаете? — Вас жду. Лихослав встал на четвереньки. Следовало признать, что в черной рубашке, в черных же брюках и черных мягких сапогах он смотрелся весьма импозантно. Образ не то лихого разбойника, не то героя-любовника довершал черный платок, повязанный по самые брови. — Ну, допустим, вы меня дождались. — Евдокия скрестила руки на груди. — Допустим… — И дальше что? Он встал, отряхнул руки и предложил: — Хотите, я вам серенаду спою? — Зачем? — Для развития отношений. — Каких отношений? — Наших с вами… — Лихослав сунул руку за пазуху и вытащил несколько растрепанный букетик маргариток. — Вот. Держите. Букетик Евдокия приняла. Во-первых, все происходившее отдавало легким безумием, и мятые маргаритки, от которых едва уловимо, но отчетливо пахло копчеными колбасками, в это безумие вписывались. А во-вторых, Евдокии прежде букетов не дарили. — Спасибо. — Пожалуйста… таки спеть? — Может… не стоит? — Зря, у меня голос хороший. И слух имеется. Он ущипнул себя за ухо, в котором поблескивала серебряная дужка серьги. — Вы… вы… — Евдокия нюхала маргаритки, наслаждаясь волшебным ароматом колбасы, который напоминал, что есть ей по-прежнему хочется, — вы с ума сошли! — Похоже на то, — миролюбиво согласился Лихослав. — Но на голосе это не скажется, поверьте… Верит. И вдруг вспоминает, что стоит босая, растрепанная и в дурацкой полупрозрачной рубашке с кружавчиками… в одной руке маргаритки, во второй — револьвер… — Отвернитесь! — Евдокия отступила к шкапу, стараясь держаться так, будто бы ей не впервой в собственной спальне полуночных ухажеров встречать. Лихослав повернулся спиной… …среди вещей, которые выдали конкурсанткам, а заодно и Евдокии, домашний халат наличествовал. Из стеганого шелка, прошитый квадратами, он завязывался на широкий скользкий пояс, и Евдокия дважды проверила узел на крепость. По-хорошему, следовало бы выпровадить незваного гостя, быть может, пригрозить охраной, но… тогда Едвокия останется одна и в полуночной тишине начнет думать о зеркалах, коридорах и о том, кто бродит по ним… Ну уж нет! Понюхав маргаритки, Евдокия сказала: — Все. В смысле если хотите, то поворачивайтесь обратно. Лихослав хотел. — А без халата вам было лучше, — заметил он, присаживаясь в кресло. — И все-таки зачем вы здесь? — Евдокия заняла второе. Револьвер она сунула в карман, не потому, что опасалась ночного гостя, скорее уж по давней своей привычке. — Не так давно, помнится, вы за Аленкой ухаживали… — Ну я же не знал, что вы ей сестра. — А теперь знаете. — Ага, — улыбка у него была хорошей, хулиганистой, — теперь знаю… Ясноокая Евдокия Парфеновна, девица двадцати семи лет от роду… соучредитель фирмы «Модестъ»… а также четырех иных, с совокупным капиталом в три миллиона злотней… Евдокия фыркнула… если добавить еще несколько предприятий, Великоламские артели, в которых у матушки имелся пай, а также рудники, то выходило вдвое против названного. |