Онлайн книга «Любовь преходящая. Любовь абсолютная»
|
Руками окоченевшими, голый Эмманюэль распинает себя на саване постели, но все ж пускает — о, так мягко, — две черных стрелы своего взора Немого. — Баю-бай, — шепчет он. Вария падает. Падая, наносит удар. Но ханджар не повинуется той, которая под гипнозом. Он подобен разнузданному коню. Он не любит разить тела распростертые. Он утыкается меж рукой и левым боком Эмманюэля — в матрац цвета пробки с витрин, где приколоты прочие скарабеи, — до крестовины эфеса. Тогда Эмманюэль выскальзывает из кровати и, облокотившись на изголовье, взирает на конвульсии этой «булавки». Бария, как сомнамбула, ощупывает место. Она достает и роняет нож. Пытаясь очистить. Она ищет, совсем как искала крылья Любви. Место пусто, как кресло призрака оперы. Трон, а на нем — Никого. Никого. Один из таких Никого. На простынях нотариальных, свежих, воскресших от всякой сельской лаванды из гербариев платяных шкафов, Господин Бог оставлет свой знак. РР.С. Загнутый угол визитки [168] . Триединство ставит печати своей Треугольник. XI
Et verbum caro factum est [169] В начале было Слово[170]… …полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца[171]. Евангелие от Иоанна. В конце концов, не говоря ни слова, они вволю пошумели… Рабле, Пантагрюэль, Книга 3, гл. 19 Так, от спящего нотариуса Господин Бог отъял Мириам. Они вновь переживали Волхвов и ясли до тех пор, пока он к яви ее не вернул, меж бровей приложив указательный перст, если можно сказать, что булавка сквозь бархат крыльев больших «выявляет» бабочку из ее жизни-мечты по прилагаемой этикетке. Мириам припомнила свое подобие-в-метаморфозе: — Я не хочу… Я хочу баю-ба… бабочка! Пусть он руководит ею, рожающей Госпожу Жозеб. Госпожа Жозеб — Вария, Другая, жена нотариуса, — совсем не похожа на Мириам. Она не так молода. Ей двадцать пять лет согласно свидетельству о рождении. А Мириам — пятнадцать. Но и Вария тоже не стара. Мириам охотно рассказывает о своих приключениях, которые случились семьдесят две тысячи лет назад. А когда женщина — так стара, то это уже не возраст. Это — искусство. Господин Бог, создавая Мириам, был словно скульптор, лепивший Венеру, которая явилась к нам в год Первый двадцатого века без своего изъяна — еще более верного признака старости, чем выпадение волос, — с руками. Госпожа Жозеб — менее чем Мириам и, причем, во всем. И самое главное — менее красива. И это менее, предполагающее сравнение, не имеет для Эмманюэля никакого значения. Ибо он замечает уже во второй раз, что две его возлюбленные или, точнее, любовница и жена, совсем не похожи. Мириам — блондинка. Вария — брюнетка. Это отличие слишком парадоксально, чтобы им пренебрегло его богатое воображение. Но оно — реально. Сам Жозеб вряд ли узнал бы свою жену в Мириам. Золото, поднесенное Царю-Богу и сверкающее на голове какой-нибудь незнакомки, обрадовало бы Жозеба куда больше, чем раздвоенная лента супружеского шафрана на его собственном лбу [172] . Господин Жозеб, вот почему та, что не ваша жена — жена Бога! — блондинка [173] . Смеженные веки, как сведенные руки, скрывают ресницы. Пряди, что разглажены и со лба откинуты, непреклонным затылком распластаны по простыне. Весь лик — вытянутый овал гладкого воска. Статуя. И если вы приподнимите эти веки, то обнаружите там не больше зениц, чем в обнаженных грудях. Белок — молоко иль скелет — очей. Статуи — проэпилированные даже там, где отродясь не бывало никаких волос, — векам на милость сохранили свои стеклянные глаза в оправе. Так значит, бывшая ваша жена — блондинка. Злато, в дар поднесенное Царю, на голове скорбящей Мирры [174] . Но вот госпожа Жозеб пробуждается. Нос морщится, как мордочка у зверька, что фыркает от меховой щекотки. Глаза, после подъемных усилий век, на белом лике Другой появляются разом, словно врываются негры, или — не будь они так красивы — словно пуговки, что пришиваются на ботинки машинкой специальной; они красуются, удивляются. Ресницы иссиня-черные кустятся. |