Онлайн книга «Любовь преходящая. Любовь абсолютная»
|
Столь обильная растительность как камнеломка на мертвой Венере — и распадается мрамор на клетки, и от былого шедевра остается лишь плоть. Ах, как представить отчаяние Пигмалиона [175] ; если бы был не дурак, мог бы статую сотворить, а сварганил заурядную самку! Но Господин Бог избегает шаблонных решений. Иначе он не был бы Господином Богом. Он отдаст Адаму взятое у того ребро. Иль, на худой конец, обломок обглоданный. Также считает и госпожа Жозеб. Сидящий мелкий зверек (всякая женщина, даже большая, если раздета, кажется мелким зверьком) с мордашкой растянутой из-за зажмуренных грузных век, как пару самых тяжелых дамасских слив, приподнимает пучки свои иссиня-черные и изрекает резко и сухо: — Ах, Боже ты мой! Ее. Она и не думает об Эмманюэле. Его бы она назвала Эмманюэлем или именем птицы какой. Она говорит о Боге своем. О личном Боге ее. О Боге каждой госпожи Жозеб. Как все они говорят: — Мой песик, моя белошвейка. И — Мой муж. Все же «Мой муж» из их уст изрекается с большим почтением. Поскольку содержит — оплачивает их содержанье — и песика, и белошвейку. Они «придают ему больше значения», подобно тому, как проказник «усложняет» хвост собачонки, кастрюлю к нему привязав. Такой Бог не очень-то интересен. — Что скажет служанка? Еще одна особь, того же подвида, которую она прибавляет. — Какая нелепость — так тратить время мое! Эмманюэль Бог не удосуживается сообщить ей, что потрачено вовсе не время, ее личное или чье-то еще, а несколько кубометров вечности. — Сколько времени? Затем, вдруг, с самой свирепой злобой на свете: — Вы только что меня усыпили! Эмманюэль задумывается, достойна ли она услышать его рассказ или нет; должен ли он придумать зерцало, которое показало бы ей Другую, — Мириам! — или же все отрицать. Он решается на ложь самую верную, когда дело имеют с низшим иль Относительным. Он раскрывает пред ней Абсолют. — С вами случился — как, не понятно, — нервный припадок. Вы хотели ударить меня ножом — вот лезвия след, — четко виден на простыне маленький треугольник. Мне привычно своих мертвецов вынимать, дословно, из копий писем… [176] А раз я умею негодных детей усмирять, то и вам я сказал «баю-бай»! — Это сделали вы?! Вы сошли с ума! Ах, я тебя обожаю. Снова меня усыпи. Скажи «баю-бай»! Но нет! Это все небылицы. Женщин усыпляют лишь в романах и иногда в больницах. Доказательство!.. Чем занимались мы в тот момент, когда… эта история про удар ножом, верно, тебе пригрезилась. — Моя дорогая, мы занимались… — Вот видишь! Ты… все такой же и… Вы хотите уверить меня, что я проспала целых два часа?! Она уцепилась за свое «доказательство» и уже не отпустит его, пока будет в силах хоть что-то доказывать. Она обрела мужчину. И это намного приятнее, чем обрести какого-то Бога. Эмманюэль решает не отвечать. Он забирает обратно ребро у Адама, у того, который нотариус. ET VERBUM CARO FACTUM EST — Et habitavit [[177] ? — Вот именно. XII
Право на ложь Вульва Варии — ограниченность маски. Глаза Господина Бога — брелочек к его костюму, даже когда он раздет: это его врата плоти, ведущие к Истине. А Истина — лишь одна. Зато мириады, точнее, неопределенное множество чисел — чисел, которые не Единица, — обозначают все то, что этой Истиной не является. Количество лжи настоящей или возможной записывается так: ∞ — 1 = ∞ И никто этой Истиной обладать не может, ибо ею владеет Бог. Бог Эмманюэль или же тот, Другой. Они нарушают гармонию прекрасной вселенской Лжи, не разрушая. Они — вульва Лжи, которая женского рода. Вульва — вдовствующая ячейка, пока свою Истину они хранят у себя. А поскольку в природе нет пустоты, то что-нибудь, — что по определению Истиной не является, — ячейку Истины всегда наполняет и даже переполняет. «Место Истины» — вот название для описания жизни этой галантной Дамы. Для всех Единиц Лжи возлюбленный носит всегда свое настоящее имя. Но они знать не знают, что он — вовсе не та, что есть. Только Бог (Эмманюэль и тот, Другой), знающий, где Истина, может вечно и изощренно лгать. Они лгут наверняка, зная, что она хранится у них. Господин Бог стал бы блудницей, если бы выдал ее — если бы выдал себя. А когда он выдает что-то другое, то у людей есть некоторый шанс поверить, что он изрекает Истину, ибо куда вероятнее, что он скажет близкое к тому, что они полагают Истиной, чем явно противоположное его истинной Истине, которую сам же хранит. А раз так, для него, — убежденного в том, что можно, дабы понятым быть, лишь убежденно лгать, — любая ложь безразлична. Это один из путей, ведущих к людям. Если он предпочитает наикратчайший. В то же время он говорит охотно разную ложь разным людям, поскольку они — хотя в действительности безмерно от него далеки — на самом деле не далеко отклоняются от его же курса. Он лжет вовсе не им, ибо говорит сообразно их собственному пути. |