Книга Мечта Оливии, страница 19 – Ронда Гарднер

— Разумеется, я намеревалась поужинать с парочкой миллионеров. — Она отвернулась и взглянула в окошко. — Я лучше умру от голода, чем буду есть вместе с вами.

У него заходили желваки на скулах.

— Хорошо. Я буду есть, а вы смотреть.

Оливия вздохнула. Она была подавлена, несчастна, а сейчас поняла, что еще и голодна.

— О’кей, — сказала она. — Но угостить меня ужином еще не означает…

— …Ничего, — сказал он. — Я знаю.

Она устало закрыла глаза, вспоминая свой жизненный путь за последние десять лет. Риа была далеко, в закрытом пансионате, и Оливия пребывала в полном одиночестве. Ее бабушка больше занималась хозяйством Боскомов, чем воспитанием Оливии, и стало до боли очевидно, что девочки, с которыми она выросла, были подругами Риа, а не ее.

Затем неожиданно, словно в одну ночь, ее детское тело приобрело женские очертания, и телефон в их квартире начал то и дело звонить. Это звонили мальчики, которые росли вместе с нею и Риа, теперь они домогались свиданий.

Это льстило Оливии, и она была счастлива. Она посещала футбольные матчи, домашние вечеринки, ходила на прогулки и школьные балы. Вместе с Риа они бегали на свидания, когда Риа приезжала летом домой.

Но приглашения одного рода она неизменно отвергала.

— Как насчет кино сегодня вечером, Ливви? — предлагал какой-нибудь мальчик. Не требовалось больших усилий, чтобы понять, что на самом деле это означало: как насчет того, чтобы немного поразвлечься на заднем сиденье моего автомобиля?

Когда она ясно давала понять, что это ей неинтересно, они бывали уязвлены. Что, в самом деле, она о себе воображает? Она ведь не одна из них. Она никто. Они прекрасно знали, какое положение в обществе занимает эта девочка.

Так же вел себя и Эдвард Арчер. Оливия открыла глаза и искоса взглянула на него. Мужчины его типа всегда чертовски уверены в себе, уверены в своих суждениях, вынесенных из опыта общения с другими людьми.

Ничего не изменилось в том мире, к которому принадлежал Эдвард Арчер. Но она изменилась. Она сама построила свою жизнь и заслужила репутацию, которая так внезапно оказалась под столь страшной угрозой.

— День и ночь.

Оливия вздрогнула и очнулась.

— Вы что-то сказали?

— Я сказал, что наших журналистов нахлестывают, как гончих собак, чтобы они охотились за добычей день и ночь…

Оливия кивнула.

— Они очень назойливы.

— Назойливы — слишком вежливое определение. Вы были правы, когда назвали их акулами. Они кормятся на чьем-то несчастье. Думаю, я сделал чертовски доброе дело, когда убедил мою мать провести несколько недель у ее сестры в Палм-Бич.

Оливия чуть нагнулась к нему:

— Да, — сказала она миролюбиво, — я подумала, что все это будет очень тяжело для вас.

Эдвард пожал плечами.

— Я не та тема, которая нужна им. Но им бы очень хотелось побыть хоть пять минут наедине с вдовой Райта.

— Но ведь это ужасно. Она все еще в трауре. Она не должна иметь ничего общего с этими ужасными слухами и…

— Какие трогательные сантименты, — сказал он холодно. — Звучит так, словно вы сами верите в то, что говорите.

К ее щекам прилила кровь. Как могла она так сглупить? Ведь по его убеждению, она — любовница его отчима.

Оливия отвернулась и стала смотреть в окно.

— Где находится этот ресторан? — спросила она таким же ровным и холодным тоном, как и он.

— Здесь.

Он направил машину в подземный гараж, занял место на стоянке и выключил двигатель.

— О’кей, пойдемте.

Оливия смотрела, как Эдвард открывал дверь. Направляясь за ним к лифтам, она нахмурилась.

— Куда мы идем?

Он взял ее под локоть.

— Я же говорил вам. Что-нибудь поесть. И поговорить.

Дверь лифта раскрылась. Эдвард ввел ее в кабину и нажал кнопку на уровне пентхауза. Оливия круто повернулась к нему.

— Что это за ресторан?

— Это не ресторан, — ответил он просто. — Это моя квартира.

Она быстро нажала на кнопку «стоп», и лифт, дернувшись, остановился.

— Что вы, черт побери, делаете?

— Возвращаюсь домой, — произнесла она холодно. Она ткнула в кнопку лифта. — Ваша жалкая уловка не пройдет.

— Вы никуда не уйдете, пока мы не поговорим.

— Вы считаете меня за дурочку, Эдвард. Разговор с вами может состояться только в общественном месте.

— И об этом сразу пронюхают собиратели сплетен. — Он приподнял ее подбородок и заставил посмотреть в глаза. — Моя квартира — единственное место, где мы можем поговорить, не думая о том, что вокруг нас в воде шныряют акулы.

— Это сумасшествие!

— Разве?

Дальше они поднимались молча.

То, что он жил в пентхаузе, ее не удивило. Его квартира должна быть огромной, великолепно обставленной, со свитой слуг. Ужин, даже собранный на скорую руку, будет состоять не менее чем из пяти блюд с различными винами к каждому.

И он воображает, что это произведет на нее впечатление? Если так, то он сильно заблуждается…

Двери бесшумно растворились, Оливия удивленно зажмурилась. Кто-то из них определенно заблуждался в отношении другого, но теперь она неожиданно засомневалась, кто именно.

Прихожая и гостиная были просторными и элегантными. Но никаких особых претензий в их обстановке не было. Ее взгляд отметил современные кожаные кресла, окружавшие красивый стол искусной работы, старинную китайскую вазу, соседствующую с изысканной бронзой.

Квартира производила впечатление комфортабельной, уютной и отражающей противоречивость характера своего владельца. Мгновенно интуитивно она поняла, что не кто иной, как сам Эдвард Арчер отбирал все вещи, которые определили дух его жилища.

Ошиблась она и в отношении слуг. Их встретил лишь один мажордом, который предложил ей чашку кофе, пока Эдвард пошел переодеться. Оливия отказалась, и он тут же исчез. Она медленно прошлась по прекрасной комнате, наслаждаясь великолепным видом на город из огромного окна, образующего две стены, и эстампами. Подбор был эклектичен: Рассел, Дега…

Ее внимание привлекло яркое цветовое пятно на противоположной стене. Это был Шагал. Она подошла поближе, остановилась перед полотном и легонько дотронулась до рамы.

— Вам нравится Шагал?

— О, да! — ответила она, живо повернувшись на голос Эдварда. — Очень. Особенно эта…

Внезапно она замолчала. Эдвард наблюдал за ней с легкой улыбкой. Он сменил деловой костюм на потертые джинсы, плотно облегавшие ноги, и хлопковую рубашку под цвет глаз. Ее верхние пуговицы были расстегнуты, и обнажилась загорелая грудь, рукава были закатаны выше локтей мускулистых рук.