Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
— А мы? — А мы… оно по-разному бывает, Гавел. По имени Аврелий Яковлевич обращался редко, и сие значило, что разговор отныне шел серьезный. — Иные-то и не замечают. А я… я спохватился после той истории с супружницей своей. Знаешь, когда близкий человек предает, то это всегда больно. Я же вдруг понял, что боль… она какая-то не такая… далекая очень, будто бы и не боль вовсе, а так — неудобство. Потом понял, что и счастье мое утраченное было… не таким уж счастьем… видишь ли, Гавел, сила — оно хорошо, конечно, пользительно для общества, только… цена высока. Сила прибывает, а душа отмирает… знаешь, как тело у параличных… видал, нет? Гавел кивнул: видал. Ему многие уродства видеть доводилось. — И медикусы говорят, что это не паралич тому виной, но единственно — отсутствие нагрузок. Руки-ноги не ходят, вот и… исчезают. — Он выпустил идеальное круглое колечко. — И с душой так же. Тренировать ее надо. Радоваться мелочам… солнышку, цветочкам… жилету вот… ладный скроили? Жилет был из плотной гобеленовой ткани, расшитый серебряными зайцами. — Ладный, — согласился Гавел. Аврелий же Яковлевич только фыркнул: — Не умеешь врать — рот не разевай. Смешным он тебе кажется… а хоть бы и так, смех — не слезы… понял? — Понял. — Ты не умеешь жить, Гавел. Учись. Пока еще не поздно. — А если не научусь? Не то чтобы перспектива эта Гавела пугала. Жил он как-то без радости и дальше проживет. — Если не научишься? Что ж, сам подумай, на что способный человек бездушный, зато силой переполненный? Таким на Серых землях место, а не в Познаньске. Так что, Гавел, учись… всему учись. Он и пытался. И похоже, что получалось. Во всяком случае, глядя на округлое загорелое лицо, Гавел испытывал весьма себе серьезное огорчение. — Я просто… извиниться за прошлое… а Маришка… — На дальнем лугу, коз чешет, к вечеру объявится. Передать чего? — Мужик толкнул калитку, и та отворилась с протяжным скрипом. Он вздохнул, пожаловавшись: — Каждую неделю петли смазываю! А они все одно… скрипят и скрипят… — Погодите. — Гавел присел у калитки, стянул зубами перчатку и провел пальцами по мягким, лоснящимся от масла петлям. — Завидуют вам… или ей… не важно, больше скрипеть не будет. …еще не проклятие, не темная гниловатая плесень, но розоватый пушок. Впрочем, оставь этакий, глядишь, и приживется, разрастется, обернувшись чередой мелких неприятностей. — Вы это… — Нет, я пойду, пожалуй… Нечего ему делать в этом дворе. В этой жизни. И Гавел отступил было, но остановился, обернулся, чувствуя на себе внимательный взгляд: — Вы ей кто? — Муж, — спокойно ответили ему. — На той неделе… я вдовый, она вдовая… хорошая женщина… Гавел кивнул: хорошая. И, наверное, в этом свой смысл имеется… его небось козы боялись бы. И молоко кисло… и вообще… — Что ж, будьте счастливы. — Он протянул сверток с шелковым расписным платком. — Передайте, пожалуйста… И Янек Тарносов, будучи человеком глубоко порядочным, подарок передаст и втайне порадуется, что к понравившейся вдовице подошел сразу. Оно, конечно, ведьмаки — люди сурьезные, важные, да только порой от сурьезности их и политесов один вред выходит… Эржбета с подозрением смотрела на толстого господина, который от этакого внимания смущался, краснел и хватался за галстук. Галстук был по последней моде, тонкий и длинный, серо-розовый. Он напоминал Эржбете мышиный хвост. — Значит… вы хотите… — осторожно повторила она вопрос, — издать мою книгу? Господин кивнул и вновь дернул несчастный галстук. — Признаться, я не рассчитывала… — Мы полагаем, что произведение будет иметь успех среди читательниц. — Господин, наконец оставив галстук в покое, извлек из солидной кожаной папки бумаги. Эржбета выдохнула. И вдохнула, заставив себя досчитать до десяти, но успокоиться ей это не помогло… с другой стороны, волнение в подобной ситуации вполне естественно. Эржбета, отправляя рукопись «Полуночных объятий» господину Копорыжскому, каковой в прошлом году издал девять книг в серии «Вечная любовь», не рассчитывала на то, что книгу издадут. Ей лишь хотелось узнать мнение… …и вот теперь… — Понимаю, панночка Эржбета, что сие для вас несколько неожиданно, — господин, представившийся агентом того самого пана Копорыжского, продолжающего писать о вечной любви, тоже выдохнул и перестал втягивать живот, отчего этот живот выпятился мягким шаром, — и в вашем положении занятие литературой… не одобрят… оттого мы предлагаем взять псевдоним. Если, конечно, вы заинтересованы… конечно, поначалу много мы не заплатим, но ежели книги пойдут, то… …заинтересована? Эржбета закрыла глаза. И открыла, решительно подвинув к себе бумаги. Заплатят? Три тысячи злотней? Этого хватит, чтобы снять квартирку в Познаньске… или в Краковеле? Или в Гданьске, Гданьск ей очень понравился… главное, уехать от родителей, которые с трудом скрывают свое к ней отвращение… и вообще ото всех… …и Габи говорит, что Эржбете пора самой научиться жить. Габи на первых порах поможет… — Вы только со второй рукописью не затягивайте, — попросил господин. — Не стану. — Эржбета улыбнулась и решительно поставила подпись под контрактом. — Это будет удивительная история о любви девушки и демона… …агент тяжело вздохнул. По долгу службы ему приходилось читать много удивительных историй. В Гданьском парке было многолюдно. Бархатный сезон. Бархатная трава, которую по утрам поливают, бархатные поздние розы темно-красного колеру, бархатный воздух, напоенный многими ароматами, и бархатный жакет, поелику по утрам уже прохладно: чувствуется близость осени. И Габрисия с тоской отметила, что еще немного, и ее мутить начнет не то от обилия бархата, не то от кавалеров. Очередной вышагивал рядом, неся кружевной зонт с видом таким, будто бы это не зонт, а знамя, и говорил, говорил… о любви своей и о себе тоже. Иногда вспоминал о Габрисии. И тогда начинал восхвалять удивительную ее красоту… и странно… ведь хотелось же, чтобы считали красивой, чтобы любили… и восхваляли… и получается, сбылась тайная ее, детская мечта — стала Габрисия не просто красавицей, но первой во всем королевстве. Вот только хваленый венец оказался чересчур помпезен, неудобен и тяжел. Платина. Алмазы. И странное разочарование… |