Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
— И что теперь? — Лихо пальто и часы раздражали, как и собственная беспомощность. — А ничего. — Аврелий Яковлевич брегет вернул на место, отер навершие трости платочком, а саму трость сунул невзрачному человеку, которого Лихо заметил только теперь. — В гости пойдем. От человека пахло травами. Держался он робко, сутулясь и стараясь не выходить из тени старого ведьмака. Кто таков? Кажется, знакомец Себастьянов. Вспомнилась братова дурная шуточка. Зачем он здесь? А какая разница, ежели пришел, значит, надо так. Аврелию Яковлевичу Лихо доверял, не сказать чтоб вовсе безоглядно, но крепко. — Так не пустят же ж, — заметил он, успокаиваясь. — Это ты, Лихославушка, просто просить не умеешь. — И ведьмак решительно направился к дому, к двери, только не парадной, самым причудливым образом исчезнувшей, но к задней, которою прислуга пользовалась. Впрочем, плющ успел и до нее добраться. Что характерно, растению Аврелий Яковлевич не понравился крепко. Листья зашевелились, с шелестом, будто шепоточком, и из-под них выглянули острые иглы. — Шалишь, — погрозил пальчиком ведьмак. — Нехорошо, дорогой. Там люди нас ждут… волнуются… К. увещеваниям плющ остался глух. Разве что иголок прибавилось. — Что ж, сам виноватый. — Аврелий Яковлевич, перехватив трость, наклонился и дыхнул… …листья желтели и, стремительно иссыхая, сворачивались в трубочку, осыпались. Черные язвы расползались по побегам, и острые иглы обращались в пепел. — Чего ж вы такого пили-то, Аврелий Яковлевич? — осторожненько поинтересовался Лихо, на всякий случай от ведьмака отступив. Мало ли… волшба — дело такое, ненадежное, он ненароком дыхнет, а Лихо потом пожелтеет… и ладно, если только пожелтеет. — Да так, по малости, — рассеянно ответил ведьмак. Ежели он маневры крестника и заметил, то оставил без внимания. — Далее пойдем — меня держись… и еще, Лишек, аккуратней там… ты-то ныне, может, и силен, но… помнишь? Ведьмак коснулся груди. Лихо кивнул: помнит, как забыть? — По правде говоря, надо было бы тебя тут оставить, так оно мне спокойней было бы, но… есть у меня ощущение, что пригодишься ты. Так что извиняй, ежели вдруг… — Ничего, Аврелий Яковлевич. Я бы все одно не остался. И ведьмак, кажется, это распрекрасно понимал. За дверью жила темнота. Она колыхнулась навстречу Лихо, спеша обнять его и ощупать. Она заговорила голосом ветра и старых не мертвых деревьев… она забралась в самое душу, вытягивая из нее потаенное. …запахи, звуки… …ощущение бега, плотного покрывала мха под ногами… …не ногами, а… …слепые глаза болотных озер, и след, что вьется по мху, ведет туда, где живые… живое… — Брысь, — сказал Аврелий Яковлевич, и рука его тяжелая на плече заставила Лихо очнуться. — Аккуратней, крестничек. Помни, что в случае чего, то я самолично… — Помню. — Лихо потрогал языком клыки. — Спасибо, Аврелий Яковлевич, и… в случае чего, вы уж не медлите. Ведьмак хмыкнул. А он и вправду не станет медлить. Дунет, плюнет, дыхнет ли гнилью, тростью ли огреет, да со всем прилежанием. Тросточка-то небось заговоренная… и к лучшему. Хотя вот помирать Лихослав не собирался. Темнота ластилась, она отступила, не смея перечить ведьмаку, опасаясь силы его, но все же была слишком близко. Протяни руку — и отзовется, окутает мягким туманом, даст свободу… — Прочь, — прошептал Лихо, но Аврелий Яковлевич услышал. — Гони, крестничек… гони… В доме пахло бойней. И на пустых зеркалах проступала бурая роса, точно слезы… — Они и есть. — Аврелий Яковлевич отер зеркало платком. — Призраки тоже способны боль чуять… ничего, скоро… Платок он положил на ладонь, расправил аккуратно, а из-под полы пальто извлек табакерку, из табакерки же — желтоватую косточку. Кровь впитывалась в нее, а косточка светлела, пока вовсе не обрела колер белый, яркий. — Януся, — позвал Аврелий Яковлевич. И тьма, лежавшая у ног его, поднялась, вылепляя фигуру девушки в белом платье старинного крою. — Януся, слышишь? — Слышу, ведьмак. — Отведешь? — Конечно. Она ступала, невесомая, полупрозрачная, но старый паркет прогибался, неспособный выдержать вес ее тела. И тьма, которая тянулась за Янусей, была иного свойства. Чернота боялась черноты. Чернота черноту пожирала, и сам дом замер, ожидая, кто победит… …до лестницы и вверх, на второй этаж, мимо дверей, на которых прорастали туманные цветы. Маргаритки, фиалки, пионы тянулись к Лихо, изгибались причудливо, словно норовили заглянуть в глаза, хотя сами были слепы. Пока еще. Надулись пузыри зеркал, запирая туманное марево, но пленка истончалась, зеркала лопались, выплескивая туман под ноги. И Аврелий Яковлевич шел по нему, не обращая внимания, что под лаковыми его штиблетами туман скрипит, будто свежевыпавший снег. — Крестничек, не отставай, а то заблудишься, — сказал ведьмак на очередном повороте, и дом, спеша убедить Лихослава в правоте этих слов, вывернулся наизнанку. Только беззвучно сыпанули холодными брызгами уцелевшие зеркала. — А… мы где, если позволено будет узнать? — поинтересовался Лихослав, трогая стену, которая преображалась. Лохмотьями сползали новые, с золочением, обои, выступала из-под них шелковая ткань, будто бы и красивая, но гнилая. Притом что выглядела ткань эта целой и даже тускло переливалась, Лихо знал — гнилая. — Мы, дорогой крестничек, нигде, — сказал Аврелий Яковлевич, сжимая трость. — А уж где именно это самое «нигде» находится, лучше бы тебе не знать. Луну слышишь? Слышит. Да и как не услышать-то, когда она — набатом. Гремит, гудит в голове, перебивая нервный стук сердца. Дышать получается через раз, и Лихо всецело сосредотачивается на том, чтобы не задохнуться. И человеком остаться. — Мне он нравится. — Януся положила руку на плечо Лихослава, и тот вяло удивился тому, что в этом самом «нигде» рука ее тяжела и тепла, будто бы Януся все еще жива. — Жива и есть, — отозвался Аврелий Яковлевич. — И аккуратней с мыслями, местечко-то… особенное… Плач раздался. Плакали горько, навзрыд, и рука Лихо сама к клинку потянулась. — Не надо. — Януся руку придержала. — Они не причинят тебе вреда. — Пропустят? — уточнил Аврелий Яковлевич. И девушка, которая не была ни мертвой, ни живой, кивнула. Пропустили. |