Книга Скандинавский детектив, страница 148 – Стиг Трентер, Ханс-Кристер Ронблом, Боб Алман, и др.

— А кто был тот другой? — спросил я.

— Это начинает походить на допрос, — заметил Хилдинг.

— Ну и что? Мне интересно.

— Ладно, — продолжал он. — Сначала это был филолог Гренберг или что-то в этом духе. Он писал работу по литературе средневековья. Это не продлилось дольше месяца. Примерно между Рождеством и Новым годом он получил отставку. Мы беседовали с ним на одной вечеринке и выяснили все интересующие нас вопросы. Потом, как мне кажется, был Эрик Бергрен.

— После начала декабря вы больше не встречались?

— Всего несколько раз.

— А где вы обычно встречались?

— Сначала у меня дома. Всю весну и начало осени. Потом на моей даче — в октябре и в начале ноября. Потом там стало слишком холодно. Несколько раз мы находили пристанище на филфаке — в экспедиции или в библиотеке. Потом Герман вдруг раздобыл где-то ключ от факультета и однажды чуть не застал нас врасплох. В другой раз мы нарвались на старика Карландера. Он сидит там по ночам, как филин.

— Да, жизнь, полная опасностей и приключений!

— Еще бы!

Мы разделались с цыпленком и допили вино. Теперь можно было попробовать что-нибудь покрепче.

— Доволен? — спросил он.

— Вполне, — кивнул я. — Но давай сделаем перерыв. Надо отдохнуть.

Хилдинг встал.

— Что будешь пить? Виски? Коньяк? К сожалению, у меня нет джина.

— Я буду виски.

Он направился к двери.

— Еще один вопрос, прежде чем мы объявим перерыв, — сказал я. — Когда Йоста купил новую машину?

— На Рождество, когда ездил домой в Лунд, — сказал Хилдинг. — А что?

— Да ничего особенного. Просто мы видели его новую «джульетту», и мне захотелось узнать, когда он ее купил.

Хилдинг вышел на кухню и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли бутылки и высокие стаканы для грога. Он был превосходный хозяин.

— Летом надо будет всерьез заняться домом, — сказал он, словно эта мысль пришла ему в голову, когда он был на кухне. — Обычно я нанимаю садовника. Но этим летом ездил за границу, и сад совсем зарос. А сад отличный.

— А где вы были летом?

— В Италии. А что?

Он склонился над столом и все внимание сосредоточил на приготовлении грога.

— За то, чтобы тебе здесь понравилось, — сказал он, наливая мой стакан.

— Спасибо, мне здесь очень нравится.

Хилдинг поставил стакан передо мной. Потом сел, придерживая свой. Я молчал. Он исподлобья посмотрел на меня.

— Я думал, что объявлен перерыв.

— Вы встретили Марту и Германа в Италии! — вдруг догадался я.

— Да, встретил, — согласился он. — Мы столкнулись в Неаполе.

Он наморщил лоб, но получилось у него это не очень естественно.

— Столкнулись? — повторил я.

— Ну ладно, — вздохнул Хилдинг. — В Риме я узнал, что они отправились в Неаполь, и тоже поехал туда.

— Пока Герман не увидел вас, он, наверное, был загорелый и счастливый, — сказал я.

— Загорелым он никогда не был и не будет. И один Бог знает, может ли он вообще быть счастлив. Разве если бы они с Мартой вдруг оказались на необитаемом острове. И весь сад вокруг дома был бы заминирован. Но и в этом случае он бы шнырял по кустам и вынюхивал соперников. — Он сделал основательный глоток. — Есть люди, которые никогда не бывают счастливы, — глубокомысленно заметил Хилдинг. — И Герман — один из них. Он вечно чем-то недоволен. Иногда у меня создается впечатление, что он просто упивается своими несчастьями. Иначе постарался бы изменить свое отношение к жизни.

Я с любопытством наблюдал за Хилдингом, который изо всех сил пытался свалить вину с больной головы на здоровую.

— А точнее? — спросил я.

Он промолчал. Тогда я сделал следующий ход.

— А что вы сделали, чтобы он изменил свое отношение к жизни? Не могли оставить его в покое даже в Италии!

Удар попал в цель. И сразил его наповал. Он сидел совершенно неподвижно, вертел стакан. Вдруг я почувствовал усталость. И зачем я лезу не в свое дело? Хилдинг пригласил меня к себе на стакан грога, хотел, чтобы мы посидели и поболтали, был гостеприимным хозяином. И у меня нет никакого права обижать его. Быть может, он любил ее не меньше, чем Герман. Даже поехал за ней в Неаполь. Да и Герман — человек сложный и со странностями. Я думал о всей той боли, которую может причинить людям, такая женщина, как Марта. Думал о не менее соблазнительных существах, с которыми сталкивала меня судьба и которые тоже причиняли боль, думал о парнях, которые кружились вокруг них, как мухи вокруг меда. И ведь иногда дело принимало очень серьезный оборот.

Он поднял голову и посмотрел на меня горьким пронизывающим взглядом.

— Хватит, мне это надоело. Поговорим о чем-нибудь другом.

Он отставил стакан и достал из кармана портсигар. Потом вытащил из него толстую сигару и совершил обычный ритуал. Это смахивало на психотерапию. Когда он снова взглянул на меня, это был уже другой человек. Он улыбнулся, обнажив идеально ровный ряд безупречно белых зубов.

— А теперь послушаем пластинки.

Хилдинг собрал множество старых пластинок, выпущенных еще в тридцатые годы. В основном большие оркестры в стиле свинг. Он ставил одну пластинку за другой, и мы слушали. Здесь были и Бенни Гудман, и Конт Бейси, и Дюк Эллингтон, и Флетчер Гендерсон, и Рой Элдридж, и многие другие старые короли джаза. Старинные часы пробили час, потом два. И все это время мы пили. Впрочем, Хилдинг пил больше, я был немного осторожнее. Он спросил, как мне нравятся Тедди Вильсон, Лайонел Хэмптон и Грехел Эванс. Я сказал, что ничего против них не имею. Он сказал, что очень любит Тедди Вильсона, и мы слушали его раз пятнадцать подряд. И каждый раз Хилдинг приходил в неземной восторг, и на лице его проступало блаженство. Пластинка была старая, вся в царапинах и звучала очень неважно. Возможно, Тедди Вильсон вызывал у него какие-то ассоциации с Мартой Хофштедтер. Потом он поставил эту пластинку еще раз. Он был весь в тридцатых годах. И даже горько пожалел, что его юность пришлась не на тридцатые годы. Я сказал, что ему не следует принимать это так близко к сердцу. Ведь как-никак он был молод в сороковые.

— А каково мне? — горестно спросил я. — Моя юность — это уже пятидесятые.

Но Хилдинг меня не слушал. Он был слишком поглощен самим собой. Марта тоже любила тридцатые годы. И они много раз говорили о своей любви к тридцатым. И она тоже любила Тедди Вильсона.

Хилдинг приготовил себе еще порцию грога и вконец расчувствовался. Он снял пиджак и расхаживал по комнате в одной жилетке. Я заметил, что у него уже появился животик. Пока на нем был пиджак, живот не был виден, а теперь он сразу бросился в глаза. Хилдинг сказал, что ничего не хочет от меня скрывать. Он имел в виду обстоятельства, связанные не с животом, а с Мартой. Далее он произнес очень много красивых слов на эту тему. Такие люди, как Марта, преображают весь окружающий мир. И для того, кто видел ее хоть единственный раз, все остальные женщины сразу блекнут. Марта была настолько яркой и блистательной личностью, что затмевала всех.