Книга Скандинавский детектив, страница 150 – Стиг Трентер, Ханс-Кристер Ронблом, Боб Алман, и др.

Я перегнулся через стол, достал из пачки сигарету и закурил. Потом откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на него. Он прижал к лицу носовой платок.

— Не я начал, — сердито буркнул я.

— Я ее не убивал, — жалобно отозвался он.

— А я и не говорил, что вы.

— Но думаешь, что это я.

— Я ничего не думаю. Я просто удивляюсь, почему вы все время врете.

Он ничего не ответил. Я встал, прошел через маленькую переднюю на кухню и нашел там два пустых стакана. Когда я вернулся, Хилдинг лежал на диване все в той же позе, прижимая к носу платок. И одновременно следил за мной. Я взял бутылку и налил виски ему и себе.

— Выпейте, — сказал я, протягивая стакан.

Он взял стакан и залпом осушил его. Потом снова лег. Я сделал лишь маленький глоток и поставил стакан на стол.

— Ну что, будем говорить правду? — спросил я.

— Мне надо было привести в порядок кое-какие бумаги, — сказал он. — Поэтому пришлось пойти в канцелярию. Вчера вечером я и закончил.

— Какие бумаги?

— Благотворительного общества «Бернелиус».

— А раньше вы не удосужились? Скоропостижная смерть Манфреда оказалась очень кстати.

— Что правда, то правда, — вздохнул Хилдинг. — Но отравил его не я.

— А я и не говорю, что вы, — спокойно возразил я.

— Но думаешь, — упрямо настаивал Хилдинг.

— Вас не касается, что я думаю. Сколько раз надо повторять! И потом, кто еще, кроме вас, мог отравить Манфреда?

— Думаю, Герман.

— Если вас послушать, все преступления на свете совершил Герман.

— Я не люблю его, — признался Хилдинг. — И это уже мое дело, любить мне Германа или нет.

— Да, это ваше дело. А мне он начинает нравиться все больше.

На это мое замечание Хилдинг ничего не ответил.

— А что за махинации с бумагами? — спросил я.

— Да никакие это не махинации, — буркнул Хилдинг. — Просто время от времени я брал из кассы общества взаймы. У меня было туго с деньгами. Сам понимаешь: надо содержать жену и детей, и на это уходит масса денег.

— На многие другие вещи тоже уходит масса денег, — заметил я. — Например, на поездку в Италию.

Хилдинг молчал.

— Как вам это удавалось?

— Любой менее дотошный ревизор, чем Манфред Лундберг, для меня не проблема. Но с Манфредом пришлось нелегко. Он ведь цепляется за всякую мелочь. Он даже предложил проверить отчетность общества за десять лет. И на этой ревизии я бы погорел.

Он немного помолчал.

— Но я брал небольшие суммы.

— И, тем не менее, это карается законом, — напомнил я. — Но меня это не волнует. Плевать я хотел на ваше дурацкое общество, оно меня нисколько не заботит. Меня интересует, когда вы встретили Марту и что случилось потом.

Он приподнялся и сел. Потом схватил бутылку и хотел налить себе в стакан виски. Но я оказался проворнее: отнял у него бутылку и поставил на край стола.

— Сначала рассказ, потом виски.

После следственного эксперимента он поехал прямо домой. И потому не видел, как Марта садилась в белую «Джульетту» Петерсена в переулке Осгрэнд. Дома он пообедал на скорую руку, забрал свои бумаги и поехал в университет.

— В город я ехал по Виллавейен, — сказал он. — И не хотелось, чтобы мой «мерседес» мозолил всем глаза возле университета. Переходя Валленбергсвейен, я увидел Марту, которая вышла из здания филфака. Я ее тотчас догнал.

— В котором это было часу?

— Примерно, как ты сказал, около половины десятого.

— Как она реагировала, когда увидела вас?

— Да никак. Как обычно. Мы поболтали о том, о сем. Главным образом, о следственном эксперименте. Дошли до «Каролины». Марта сказала, что пойдет вниз по Дротнинггатан, а мне надо было идти по Эфре-Слотсгатан к университету. Мы попрощались. Дойдя до ограды парка, где стоит памятник Гейеру, я оглянулся. Но Марты уже не было.

— А почему вы оглянулись?

— Мне надо было перейти улицу.

— Не показалось странным, что она как в воду канула?

— Нет, не показалось. Я подумал, что она забыла что-нибудь на факультете и пошла обратно через Английский парк.

— Больше вы ничего не заметили?

— Что именно я должен был заметить?

— Ну, вообще.

— Нет, ничего такого.

— По пути вы никого не встретили?

— Никого.

Я протянул ему бутылку. Больше не было никаких оснований лишать его выпивки. Он налил себе и залпом выпил.

— Вот и все. Теперь ты мне веришь?

— Я никому не верю, — ответил я. — Никому и ничему. И вообще, какое это имеет значение? Ведь раньше вы врали? Откуда я знаю, может быть, и сейчас врете.

Я говорил совершенно искренне. Мне вдруг все стало безразлично. Потому что я безумно устал. И какое мне было до всего этого дело? Никакого! Меня угораздило найти Марту Хофштедтер. И больше ничего. До того дня я двадцать два года прожил без забот и хлопот. Мне приходилось видеть трупы, но никто не умирал у меня на глазах, как умер Манфред Лундберг. Никто не умирал в аудиториях юрфака, где студенты меньше всего ожидают каких-то сюрпризов. А потом я нашел в мужском туалете задушенную женщину. Женщинам, как задушенным, так и незадушенным, подобает пребывать в дамских туалетах. И все это произошло со мной за какие-то трое суток. А ведь и меньшие потрясения никогда не проходят бесследно!

— Впрочем, может быть, и не врете, — сказал я. — Как раз около половины десятого мы с Ульрикой Бринкман проходили мимо университета. И обратили внимание, что в окнах канцелярии горел свет.

— В таком случае нам незачем больше драться, — облегченно вздохнул Хилдинг. — У меня и так уже расквашен нос.

Он приподнял носовой платок и грустно усмехнулся. Некоторое время мы сидели молча.

— Какой смысл врать прокурору и полицейским? — спросил я.

— Это могло избавить меня от многих неприятностей, — ответил он. — Мне не хотелось, чтобы они пронюхали, что я делал в четверг вечером. А, кроме того, не так уж приятно быть последним, кто видел Марту Хофштедтер.

— Видимо, вы были не самым последним, — напомнил я Хилдингу. — Судя по вашим словам, кто-то наверняка видел ее уже после вас.

— Разумеется, — поспешно ответил он. — И поскольку я не убивал ее, мне казалось, что совсем не обязательно говорить в данном случае правду. Ведь мы даем показания не под присягой.

— Вы неплохо разбираетесь в юриспруденции.

— Должен я извлечь хоть какую-то пользу из своей кандидатской степени.