Онлайн книга «Маша и Медведев»
|
Началось это после смерти родителей. Они ушли один за другим, и тогда она поняла, что боль утраты не исчезает, врастает, вплетается в душу, дремлет в сознании и, неожиданно пробуждаясь, ошеломляет неизбывной тоской, мукой нанесенных когда-то обид, которые уже никогда не исправить, виной за несказанные слова, несделанное добро, недоданное тепло. Однажды Марусе приснилось, будто идут они с отцом холодным зимним городом. — Ну все, — говорит он. — Мне пора. — Как же ты дойдешь? — беспокоится Маруся, понимая его боль и ужас одиночества. — Я тебя провожу. Но тот уходит один. И Маруся, расстроенная тем, что оставила отца без поддержки, бежит следом, распахивает какую-то дверь и видит его в темном похоронном костюме. Он в комнате, полной мужчин в таких же темных костюмах. Его встречают, жмут руку, хлопают по плечу, и отец, энергичный, веселый, вливается в какой-то важный, значительный для него процесс. И Маруся отчетливо понимает, что больше не нужна этому молодому, сильному, талантливому инженеру — он снова в своей стихии, в водовороте любимого дела, в кругу единомышленников и утраченных когда-то друзей. Это был очень важный для нее сон — весточка от отца, утешение и надежда, что тот где-то есть и счастлив, не исчез во времени и пространстве, распылившись в бездне небытия. — Жалеть надо не тех, кто умер, — говорила мама, — а тех, кто остался, потому что именно они до дна выпивают чашу страдания. «Вот и я все пью и пью из этой горькой бездонной чаши, а дна не видно», — пожалела себя Маруся, опустилась на лавку и беззвучно заплакала. Но видно, не совсем беззвучно, потому что за стеной послышалось сначала деликатное покашливание, а потом старческие шаркающие шаги. Маруся торопливо вытерла фартуком нос и загремела посудой. — Устала, дочка? — зашел на кухню Василий Игнатьевич. — Может, в баньке попаришься? Усталость как рукой снимет. — Мы же не топили, — удивилась она. — Митя с утра затопил и веники запарил можжевеловые. — Пойдем, Маш, — показался в дверях Медведев. — Я тебя быстро на ноги поставлю. Будешь как новенькая. — Пойдем? — удивилась Маруся. — Ты что, предлагаешь мне свою компанию? — А что здесь странного? — пожал плечами Медведев. — Ну, если ты этого не понимаешь, вряд ли я смогу тебе объяснить. — Во-первых, в деревнях испокон веков мужики и бабы мылись вместе. Во-вторых, сам себя никогда по-настоящему веничком не отхлещешь. В-третьих, — невозмутимо перечислял он свои аргументы, — в бане, как в морге, все равны. И наконец, в-четвертых, вдвоем гораздо веселее… — По-моему, ты пьян. — А ты чересчур застенчива для эмансипированной женщины, которая не стыдится публично демонстрировать свою наготу. — Что-то я не понял… — нахмурился Василий Игнатьевич. — Пока я позировала Крестниковскому, — повернулась к нему возмущенная Маруся, — Наташа написала свою картину: обнаженная женщина, похожая на меня, купается в озере… — Человек, похожий на Генерального прокурора, — саркастически перебил Медведев. — Это ты! — Повторяю: я не знала, что она там рисует! — Вы собирались выставить эту картину в музее! — Да нет же! Там висит работа Кузьмы! — А зачем оставили в доме, где ее мог увидеть каждый?! — Да иди ты в баню! — Вот ты и иди! — Ступайте-ка вы туда оба, — предложил генерал. — Так сейчас друг друга в боевом задоре веничками отхлещете… — Нет! — гордо отказалась Маруся. — Я пойду одна. И прекрасно обойдусь без доморощенных банщиков! Она собрала кое-какие вещички, прихватила косметичку и отправилась париться. Разделась в предбаннике, зашла в моечную. Ну и жарища! Что же тогда делается в парной? Маруся приоткрыла дверь. Столбик термометра остановился на отметке восемьдесят пять градусов. Она замотала голову полотенцем и шагнула в пахнущее эвкалиптом пекло. Едва она устроилась на полке, как в парилку с деловым видом вошел Митя и, не обращая на нее ни малейшего внимания, открыл печную заслонку и плеснул в раскаленное чрево водой из ковшика. — Ты что себе позволяешь? — закипела Маруся. — Немедленно убирайся отсюда!.. Но тут ее накрыла обжигающая волна горячего воздуха, и стало невозможно не то что говорить — дышать. Митя между тем, покрутив у нее под носом можжевеловым веничком, жестом предложил лечь на лавку, и она сердито повиновалась. Сначала он просто махал веником, и Маруся чувствовала, как прокатываются по телу жаркие волны, потом она ощутила легкие похлопывания, которые становились все сильнее, и вот он уже хлестал ее, что называется, от души. — Переворачивайся на спину! — Митя, все! Больше не могу! Выпусти меня отсюда! — Пока рано. — А ты ждешь, чтобы стало поздно? Все, Митя, пощади! Мне уже плохо! — Сейчас будет хорошо! Он взял ее за руку, стащил с полки и стремительно увлек за собой в моечную, оттуда в предбанник, потом наружу и дальше, вниз, по горке к ручью. Маруся и опомниться не успела, не успела даже понять, что именно происходит, как над головой у нее сомкнулась ключевая студеная вода. Это был шок! Она словно взорвалась изнутри и, вынырнув на поверхность, с выпученными, как у рыбы, глазами, судорожно глотала воздух широко распахнутым ртом. Но он уже выдернул ее из воды, столь же молниеносно вознес на горку и, вернув в исходное положение на полке в парилке, поддал парку. — Мить, ты что творишь? — захлебнулась она новой порцией горячего воздуха и даже лицо прикрыла от невыносимого жара. — А что такое? — невозмутимо отозвался он, вновь орудуя веником. — Нас же могли увидеть! Из-за картины скандалил, а тут… — Да кто увидит-то? Дачников еще нет, а деревня в это время спит без задних ног. — Ну, мало ли. Случайный прохожий. И потом, ты должен был предупредить! У меня чуть сердце не остановилось! — Но не остановилось же! — Ты не инвестор, — догадалась Маруся. — Ты убийца!.. — Пойдем, я потру тебе спинку, замолю свои грехи… Они вышли в моечную, и Маруся нежилась под его руками, вдыхая аромат жасминового геля. Из мира грез ее вырвало ведро ледяной воды, которое Митя хладнокровно вылил ей на голову. — Ах, ты!.. — задохнулась Маруся. — Твое счастье, что у меня сейчас сил нет, а то бы я тебе показала Кузькину мать. — Как это нет сил? — удивился Митя. — А кто же будет меня веником охаживать? Это нечестно! |