Онлайн книга «Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи»
|
– Но с моим стоматологом вы не знакомы. Рост метр шестьдесят, голубые глаза, улыбка, способная вызвать ливень над Сахарой. К тому же, если вам четыре года, она научит вас ездить на велосипеде и сочинять стихи. Я мог бы еще добавить, что она очень милая, но до этого никому нет дела. Всем ведь надо, чтобы она была хорошим врачом и не делала больно. Она такая и есть. У нее в кабинете висит большая белая доска. Человек садится в кресло. Она берет черный маркер и, как и всем своим пациентам, объясняет ему: “Смотри, вот твой зуб. Я сейчас сделаю то-то и то-то потому-то и потому-то. Вот здесь тебе не будет больно. А вот здесь тебе будет больно потому-то и потому-то. Но по-другому никак нельзя. Тебе все понятно?” И поворачивается к пациенту. И улыбается. И над Сахарой идет дождь. Мой стоматолог дает урок всем: сначала объясни, потом лечи. А если вдобавок получится при помощи улыбки сделать пустыню зеленым садом, так это здорово. – Вы часто видитесь? – Да, каждый уикенд. Вспомнив о последней семейной трапезе, я едва сдержал улыбку. Мне часто приходится повторять самому себе одну фразу: “В жизни бывает и хуже”. Моих друзей и близких это бесит. Особенно сестер. В жизни и вправду всегда случается что-нибудь более серьезное, более страшное, более горестное. Все зависит от того, как посмотреть. Разрушительный недуг, убийца-смерть, всевластная жизнь заставляют вас держать голову прямо и смотреть на то, что называется “Самым Главным”. Мои сестры целый час пекли пирог, а потом уронили его на пол и переругались. Я вспомнил о Жар-птице и заявил: – В жизни бывает и хуже. Они посмотрели на меня так, будто хотели убить. Да, я прав, и они это знали, но в тот момент для них не было ничего хуже… И все-таки они были там, со мной, на нашей кухне. Все были живы, и в запасе у нас имелся целый день, чтобы все переделать. Прибраться и начать сызнова. И это не пустая или бессмысленная трата времени, поскольку мы будем вместе. На свете тысячи седьмых палат и тысячи больных. Им очень хотелось бы испортить пирог и снова его испечь вместе с теми, кого они любят. В то же самое время, в машине скорой помощи Их было четверо: • шеф Покахонтас, сконцентрированная до предела; • Брижит, твердой рукой наполнявшая шприцы; • Водитель, уверенный в себе, вдавивший в пол педаль газа; • Фроттис, присоединявшая электроды и готовая прижать их к телу больного. Ее немного трясло, потому что пожарный постоянно повторял по радиосвязи одну и ту же фразу: “Мужчина, сорок пять лет, остановка сердца в результате ДТП, обширное ранение волосистой части головы”. Одни и те же слова, один и тот же тревожный голос: “Мужчина, сорок пять лет, остановка сердца в результате ДТП, обширное ранение волосистой части головы”. Фроттис повторяла за ним: “Мужчина, сорок пять лет, остановка сердца в результате ДТП, обширное ранение волосистой части головы”. С небольшим дополнением: “У тебя получится, у тебя получится, у тебя получится!” Фроттис хотела спасать жизни, причем намеревалась приступить к этому немедленно. Машина затормозила, двери открылись, бригада устремилась на поле боя: шеф – великое божество Маниту, Брижит со шприцами в обеих руках – настоящая боевая машина, Фроттис – заезженная пластинка, повторявшая: “У тебя получится, у тебя получится, у тебя получится!” Внезапно Покахонтас подняла руку, сжатую в кулак, и всех остановила: – Отбой, все кончено. Она указала на эскалоп, лежащий на обочине дороги. – Что это? – наивно спросила Фроттис. – Правое полушарие головного мозга, – произнесла шеф Покахонтас и повернулась к пожарным: – Какой идиот рассказывал по рации об обширном ранении волосистой части головы? – Потом снова обратилась к Фроттис: – Знай: возможности медицины не безграничны. Помощь не оказывают в трех случаях: выраженные признаки разложения, трупное окоченение. А третий? Помнишь? – Голова отделена от шеи более чем на… Я не помню, на сколько сантиметров. Шеф Покахонтас смерила пожарных презрительным взглядом и процедила: – Тридцать. Но на слово не верь: мужчины любят прихвастнуть насчет размеров. Около 8 утра, наверху, палата 7 – А какое у тебя прозвище здесь, в больнице? Я покраснел. – У меня их несколько. В данный момент – “В мире животных”. – Почему? – Во время последних выездов с бригадой у меня были странные происшествия с животными. Она захлопала в ладоши: – Расскажи! – Не очень-то веселые истории… Она пожала плечами и снова хлопнула в ладоши: – Рассказывай! Тем хуже, сама захотела. – Много лет я до смерти боялся собак. Однажды нашу бригаду вызвали к мальчику трех лет. Приступ эпилепсии. К тому времени, как мы приехали, малыш бился в конвульсиях уже двадцать одну минуту. Вдохнул все, что съел, легкие забились до отказа. В общем, он умирал. Я замолчал. Не хотел рассказывать ей ни о матери в состоянии шока, ни о героических усилиях Брижит, ни об отчаянии нашего водителя, здоровенного мужика, чей тоскливый взгляд я поймал мимоходом. Зато я рассказал ей о собаке. Это был огромный доберман, нечто среднее между собакой Баскервилей и Жеводанским зверем [17] . – Он встретил нас, не издав ни звука и поджав хвост, и позволил пройти внутрь. В дом вошли пятеро чужаков, а он и ухом не повел. Хуже того, он плакал. Крутился возле окна, смотрел, как мы суетимся вокруг его маленького хозяина, и ныл, и скребся в стену, и скулил, скулил без конца. Он уже догадался, что все кончено, он все понял раньше нас, раньше самой судьбы. В этом было что-то болезненное и загадочное… Поскольку я не люблю мелодрам, то быстро сменил тему: – Настал момент поговорить о Брижит, теперь это неизбежно. Помните крутого парня в бандане по имени Рембо? Так вот, на самом деле это женщина, и зовут ее Брижит. Кудрявая, темноволосая, в бандане. Копна волос и застенчивая улыбка. Медсестра с мягким характером. И удивительным даром: она умеет успокаивать. Что-то говорит / делает / произносит какие-то слова / создает атмосферу, и вы приободряетесь. Как? Не знаю, но поскольку я еще не вышел из детства, то подозреваю, что тут не без волшебства. |