Онлайн книга «Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи»
|
Я прохаживаюсь по этой сцене, пою о том, что вижу в жерле печи, где люди страдают, смеются, трансформируются. А другие, склонившись над ними, отчаянно сражаются, то побеждая, то проигрывая. Здесь любовь, гнев, смех, страх, надежда. И в центре – люди. И истории, которые я рассказываю, – это Жизнь. Воспой, о муза, людей и их истории, человека лежащего и человека, стоящего на ногах! Воспой мадам Рекорд, шестьдесят шесть лет, бокс 6, обратившуюся к нам по поводу раздражения, появившегося в крайне неудачном месте. – Когда у вас в последний раз был половой контакт? Я покраснел, она рассмеялась. Слово не воробей, что уж теперь… – Каждый день на протяжении сорока лет. По моему виду она заключила, что я ее не понял, и решила немного помочь: – Последний клиент ушел от меня совсем недавно, в два часа дня. Тут я, малое неразумное дитя, ляпнул нечто невообразимое: – Значит, вы как бы проститутка. Словно можно быть как бы мясником или как бы водопроводчиком. – Нет-нет, не как бы, а просто шлюха! Женщины – существа загадочные. Произнося эти слова, она была великолепна и ничуточки не вульгарна. Даже Фанни Ардан – сигарета с мундштуком и красная помада – не так элегантна. Она произнесла “шлюха”, как будто пела “Аве Мария” или читала “Завтра, на рассвете” [10] по-итальянски. Я побагровел, она ликовала: – Мне столько лет, никому и в голову не приходит. А между тем, как говорит моя приятельница Клодиа, которая еще старше меня, “если шлюха – старейшая в мире профессия, только представь себе, какова должна быть старая шлюха!”. Мне ужасно захотелось ее обнять прямо здесь и сейчас, но с учетом того, в каком мире мы живем, такой жест показался бы странным и двусмысленным. Я выписал ей рецепт и надавал всяческих советов относительно заболеваний, передающихся половым путем. Я, двадцатисемилетний пацан, читал лекцию о ЗППП женщине шестидесяти шести лет, которая могла бы рассказать о них больше и красочнее, чем целая куча венерологов под кайфом. Она царственно удалилась. Как Фанни Ардан – сигарета с мундштуком, карминная помада на губах. Да, почти как Фанни Ардан. Около 19 часов, внизу, бокс 2 Месье Холмс пришел в отделение скорой помощи, потому что ему было больно делать “вот так”. “Вот так” – это если правой рукой изо всех сил размахивать в разные стороны. – А когда вы не делаете “вот так”, вам не больно? – Нет. – Зачем вы тогда так делаете? – Я размахиваю рукой и вызываю боль. Знаю, что будет больно, но меня так и тянет… Поразительная логика: он то и дело размахивает рукой, как другие трогают кончиком языка язвочку во рту. – Почему вы не обратились к своему лечащему врачу? – Не хочу беспокоить его, может, это несерьезно. Конечно, Шерлок, потому что у меня перед носом ты можешь сколько угодно трясти рукой, безнаказанно отнимая драгоценное время. Снова поразительная логика. Я с безнадежным видом посмотрел ему прямо в глаза: – Могу сказать вам вполне определенно: у вас ничего нет! И в ответ услышал вздох облегчения: – Вот видите! Я правильно сделал, что не пошел к лечащему врачу. Отнял бы у него время попусту. Как я хотел бы стать для этого Холмса профессором Мориарти. Картинка: водопад. Слово: жестокость. Я мог бы многое ему сказать, но очень устал. И произнес только: “До свидания, месье”. 19 часов, внизу, бокс 4 На этой работе настроение меняется сто тысяч раз в день. Это выматывает. Входя в четвертый бокс, я испытывал желание кого-нибудь зверски убить или совершить ритуал жертвоприношения. Однако меня ожидала очаровательная неразлучная пара – дедушка Рама и бабушка Сита. Он упал, надевая носки. Брижит привела их ко мне, объяснив: – Это наш интерн, он отнесется к вам очень внимательно, а вы за это расскажете ему свою историю. Она такая красивая, а он обожает красивые истории. Бабушка заговорила: – Ну так вот, он надевал тапочки, но они ему велики, и он поскользнулся… – Нет! – воскликнула Брижит. – Не эту историю. Другую, старую, про то, как вы встретились! – А, эту! Мы впервые увидели другу друга на Рождество, мне тогда было двадцать три года. Снова встретились на Новый год, и он попросил меня выйти за него замуж. Я сказала “да”. Мы совсем не пили. Зато много танцевали… С тех пор прошло шестьдесят четыре года… Она нежно смотрела на него, словно ему было двадцать и он снова собирался пригласить ее танцевать. Я рассмеялся и спросил: – Вы сожалеете? Она улыбнулась: – Поздно… Потом добавила: – Когда мы поженились, столько было сплетен! Говорили, будто мы поженились, потому что я беременна. Вранье: я родила только два года спустя. Правда! Как будто я в свои двадцать семь и при моей-то беспутной жизни собирался ее в чем-нибудь упрекнуть. Во время осмотра дедушка не проявлял ни малейшего беспокойства. Смотрел в пустоту и молчал. – У нас с ним родился прекрасный сын, да, красивый мальчик. Он умер, когда ему было сорок три… Такая жизнь… Он спал – и всё! Не проснулся. Что-то в голове лопнуло. К счастью, у меня есть внучка… Она долго говорила, он долго молчал, я долго слушал. – …И я очень довольна, что на следующей неделе мы идем к неврологу. Он нам наверняка поможет. Она указала на мужа пальцем и прошептала: – У него ТОТ САМЫЙ Альцгеймер… Как вы думаете, невролог сумеет привести в чувство моего старого танцора, а? Она его поцеловала, я зашил рану у него на голове, наложив скобки. В карте я прочел: “Начальная стадия сенильной деменции”. Черным по белому. Нет никакого действенного лечения от “ТОГО САМОГО Альцгеймера”. – Ваш невролог, она приведет его в чувство, правда? Я сосредоточенно разглядывал свои мягкие стоптанные ботинки. И молча размышлял. Нет, мадам. Он будет молчать, вы будете говорить и надеяться, что ваш престарелый кавалер очнется. |