Онлайн книга «Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи»
|
Персонал отделения и я пытались ее урезонить. Мы рассуждали так: она страдает, мы пытаемся ей помочь. Она посматривала на нас снисходительно, потому что знала правду: и я, и лечащие врачи добивались ее согласия, желая успокоить самих себя, потому что смерть мучительна и страшна: не важно, что мы сталкиваемся с ней каждый день, она день за днем все так же нас пугает. Каждая медсестра или сиделка, заходя в палату, старалась внести свой вклад в общее дело: – Обезболивающие не нужны? Вы уверены? Или: – Не можем же мы оставить вас в таком состоянии! Вчера я, видимо, перегнул палку, Жар-птица повысила голос и с видом матери, читающей нотацию сыну, похлопав меня по щеке, произнесла: – Напрасно вы все беспокоитесь: мое состояние свидетельствует не о том, что я скоро умру, а о том, что моя жизнь подошла к концу. Вот так-то: не смерть, а конец жизни. Очень просто. По ее понятиям, разница колоссальная. Она безмятежно принимала боль и скорый конец. Думаем ли мы когда-нибудь о смысле некоторых слов? Они причиняют боль, как ожог, но имеют глубокий смысл. Около 9 часов, внизу, суета вокруг носилок Для садовых работ дисковая пила – штука полезная. В отделении скорой помощи становится понятно, что она также без труда отпиливает куски человеческого тела. Месье Ахав встал пораньше: хотел обрезать елку. Лучше бы он снова лег спать: ель одержала победу. Он потерял предплечье левой руки, немного ниже локтя. Отныне никаких одиноких удовольствий, разве что он правша или состоит в кассе взаимопомощи… Привычные к тому, что уход за садом превращается в кровавую бойню, мы деловито хлопотали вокруг пациента, не совершая лишних движений, хладнокровно, слаженно. Словно играли по нотам. Я поймал на лету несколько фраз. Потом прочту их пациентке из седьмой палаты. – Без руки какой теперь кайф? – Думаешь, они ее пришьют? – Кого? – Не кого, а руку! – А она где? – Видишь пакет из супермаркета? Она в нем. – Смотри-ка, на ней часы “Касио”. Ходят… – Потому что марка немецкая! – “Касио”? Не немецкая, а испанская – на “о” заканчивается. – Отрублена наискосок. – Пришить не смогут. Или эта будет короче другой… – Да ладно! Знаешь, почему тиранозавры такие злые? – Не знаю. – У них передние лапы слишком короткие, они дрочить не могут. – Месье Ахав, вы правша? – К счастью, он правша. Уточнение: месье Ахаву не придется отказывать себе в одиноких удовольствиях, даже если касса взаимопомощи закроется. В приемном покое сидел пациент и жевал батончик “Марс”. – Месье, что у вас? – Большой палец на руке вывихнул. Мимо провезли носилки с месье Ахавом и его окровавленной культей. – Палец подождет, – проговорил мужчина, побледнев и засовывая в карман батончик. Иногда все слишком страшно и происходит слишком быстро. И ненароком скажешь бог знает что. Нельзя привыкнуть к тому, что рука валяется отдельно от тела, а тем более в пакете из супермаркета. 9 часов, внизу, бокс 3 Мадам Медея принесла пятимесячного сына. Всего пять месяцев, а уже двенадцать килограммов. Пытаюсь в этом чудище разглядеть младенца. – Как вы его кормите? – Из бутылочки. Из бутылочки – это хорошо. Многовато молочной смеси – это еще ничего. А если вы ему в молоко мед добавляли и поили кока-колой из той самой бутылочки, то ни один врач этого не одобрит. – Почему кока-колой, мадам? – Он от нее лучше засыпает. И молочные зубы у него, едва прорезавшись, сразу почернеют… Мне хотелось спросить, не покупает ли она ему сигареты “Житан” без фильтра и не варит ли двойной эспрессо. А может, дает хлебнуть виски с утречка? Малыш лежал голый. Мамаша с гордостью воскликнула: – Вы когда-нибудь такого видели? Я подумал: “Да, в зоопарке!” Помолчал, потом произнес: – Таких здоровых – никогда. Усадил мамашу на стул и принялся объяснять все с самого начала. 10 часов, наверху, палата 7 Мне хотелось выпить кофе или выкурить сигарету, но вместо этого я пулей помчался к ней. Жар-птице перевалило за пятьдесят. Ее красота ушла. Хотя и страшилищем она не стала. Она была очаровательна. Сдержанна. Когда она начинала говорить, то словно загоралась изнутри и становилась неотразима. – “Между колоколен протянул я канаты, между окон протянул гирлянды, от звезды к звезде – золотые цепи, и вот я танцую” [11] . – Это Рембо, – узнал я. – Написав эти строки, он бросил вызов абсолюту. – Но все равно умер, – ответила она. Эта женщина получала удовольствие от жизни. Получала удовольствие и много смеялась: в уголках глаз у нее лучились “гусиные лапки”. Из-за лечения волосы у нее выпали. Только на макушке сохранилось несколько пучков, таких маленьких, что даже цвет не определить. Скорее всего, наполовину седых. В зеркально гладкой коже между ними отражался свет неоновых ламп. – Раньше я терпеть не могла детективные сериалы. Они мне отомстили: теперь я похожа на Коджака. Я решил ее поддразнить: – Вы к нему слишком жестоки! Иногда она закрывала глаза. Если бы не частые движения век, можно было бы подумать, что она спит. – О чем вы думаете? – О сыне. Перестань выкать. – У вас есть новости? – Вулкан верен себе: он извергается. Самолеты боятся летать, каждый клочок пепла приводит их в ужас. Она взяла себя в руки и расправила плечи. – Расскажи мне об Анабель. Сначала она пожелала разузнать про Бланш, теперь о другой девушке – тоненькой как спичка Анабель. – Она интерн в гастроэнтерологии, но на этой неделе она на ночных дежурствах в “скорой”. Моя тоненькая темноволосая подружка постоянно сосала леденцы. Никогда не видел, чтобы человек поглощал столько всякой гадости и при этом оставался таким худым. Волосы Анабель нарочно взлохмачивала, и казалось, что прямо над ее прекрасным классическим лицом неудачно приземлилась ворона. |