Онлайн книга «Многобукаф. Книга для»
|
— Теперь упомяни вскользь, что у меня было десять жен, а не две. И что мою мать звали не Селена, а Сирена. Это внесет некоторую сумятицу в умы историков и заставит относиться к документу с уважением. Чем черт не шутит, может, и правда докажут, что у меня было десять жен… — А детей? — Хм… сын у меня один. Напиши, что есть еще два внебрачных. Тем более что они действительно есть. Я не хочу направлять историю по линейному пути. — Но ведь может получиться смута! — Смута и так будет, без них не обходится. Зато там будет звучать мое имя. — О-о… тогда конечно, — перо снова заскрипело по пергаменту. — Ну что, все готово? Прочти, что получилось. Летописец зачитал текст документа; король внес несколько мелких поправок. — Ну вот и хорошо. Сверни этот пергамент в трубочку и спрячь хорошенько где-нибудь в архивах. Но так, чтобы его непременно нашли через пару сотен лет. — Будет сделано. — И пригласи ко мне следующего. Портретист уже два часа ждет аудиенции. * * * Галатея вгляделась в зеркало и страдальчески застонала. — Что случилось? — встревожился Пигмалион. — У меня целлюлит! — убитым голосом сообщила Галатея. — Чушь. У тебя не может быть целлюлита. — Ах, чушь?! — Галатея резко обернулась к Пигмалиону и уперла руки в бока. — Значит, я, по-твоему, говорю чушь?! — Нет. Целлюлит — это чушь. У тебя его нет. — А я говорю, есть! Вот, смотри! — Зачем мне смотреть, если я и так знаю, что его там нет? — Значит, тебе уже и смотреть на меня противно? — голос Галатеи задрожал не то от подавленных рыданий, не то от гнева. — Наоборот, — сдержанно возразил Пигмалион. — На тебя очень приятно смотреть. Ты дивно хороша. — Нет, я уродлива! — топнула ногой Галатея. — Ты просто самокритична. А на самом деле… Ну ты же знаешь, что я изваял тебя настолько прекрасной, что сам влюбился. — Это потому что у тебя дурной вкус, — отрезала Галатея. — Не заговаривай мне зубы. — Но, милая… — Ты просто пытаешься оправдаться. У меня целлюлит, и это твоя, твоя работа! — Милая, поверь мне… — Не поверю! Я верю только своим глазам! Вот, вот, смотри, складочка. А вот еще одна! Ой, и еще! И это все из-за тебя, изверг! Галатея зарыдала. — Милая, — попытался успокоить ее Пигмалион. — Я уверяю тебя, ты безупречна! Мне ли это не знать? — Тебе, тебе! Да! О боги, ну почему меня изваял не великий Фидий, а какое-то безвестное ничтожество? — Ну, знаешь ли… — начал Пигмалион, но Галатея жестом велела ему замолчать. — Не оправдывайся, бракодел! Вот, сюда посмотри. — Ну? — Что ну? Что это, по-твоему? — Нога. Эээ… лодыжка. — Это лодыжка!? Это ножка от кровати, вот что это такое! Это коровье копыто! Толстое и кривое. — Не наговаривай на себя. У тебя изумительные ножки… — А грудь? Где ты видел такую грудь? — В мечтах. — А талия? Где у меня талия? — Вот тут… — Убери руки! Ай! Я кому говорю, убери… Пусти, не смей! На целую благословенную минуту голос Галатеи замолк — Пигмалион заткнул ей рот поцелуем. — Ну извини, дорогая, — произнес он покаянно, не разжимая объятий. — Я был неправ. — В чем? — Во всем. Галатея задумалась. — Любишь меня? — Люблю. — Я самая прекрасная? — Лучше всех! — Единственная и неповторимая? — Да. Галатея вздохнула и положила голову на грудь Пигмалиону. — Тогда разбей эту мраморную дуру Хлою, которую ты ваяешь в мастерской. — Но, милая! Это же моя работа! Я же скульптор! — А я не желаю видеть в твоей мастерской никаких голых статуй! Ты мой и только мой! — Ну конечно, но… — Ты на нее так смотрел! На меня ты никогда так не смотришь. — Но разве можно сравнивать… — Значит, ты разобьешь ее? Обещаешь? «А и правда, ну почему ее не изваял великий Фидий?.». — устало подумал Пигмалион. * * * Жена мне однажды сказала: «Если ты такой умный, вот возьми и напиши сказку своим детям. А я к ней нарисую картинки». Сказку я придумал, но записать поленился, а жена поленилась нарисовать, и так оно и пропало. Зато с тех пор остановиться не могу. А та, первая сказка, была примерно такая: Жил-был на свете волшебник Шимахуз, который все делал только наполовину. Такой уж он был ленивый. Начнет делать скатерть-самобранку — до второй перемены блюд дойдет, а про компот и закуски позабудет. Станет превращать лягушку в принцессу — до половины превратит, а дальше так оставит. И во всем так. Поэтому люди к нему обращались очень редко, только в самом крайнем случае, да и то потом раскаивались. А однажды пришел к волшебнику великан и закричал громким голосом: — Не здесь ли живет волшебник Шимахуз? Шимахуз, волшебник, здесь живет? Вышел к великану волшебник в одном тапочке и наполовину застегнутом халате. — Ну, я волше… а что тако…? — Я — великан Ждыдва. Ждыдва я, великан. Знаменит тем, что все делаю дважды. Два раза все делаю, и этим знаменит. Мне нужны, понимаешь, семимильные сапоги. Семимильные сапоги мне нужны, понимаешь? — Понима… — Они теперь в моду вошли, а у меня до сих пор километровые галоши. Километровые галоши у меня, a уже в моде семимильные сапоги. Вот ты мне их и сделай. Сделай мне их. — Так ведь… только наполови… — Ну да, я знаю. Знаю я. Ты сделаешь сапоги наполовину, а я зато шагну дважды. Я дважды шагну в сапогах, которые ты сделаешь наполовину. Как раз один раз и получится, семь миль. Семь миль за один раз получится. Так и порешили. Волшебник Шимахуз стал делать сапоги-скороходы, и сделал их, конечно, только наполовину. Надел сапоги великан, шагнул — и пропал из глаз. А под вечер вернулся ползком, весь в грязи, в синяках и без сил. — Ты что мне подсунул? — зарычал он на волшебника, едва переводя дух и даже забывая повторяться. — У тебя же не два полу-семимильных сапога получилось! У тебя же получился один семимильный сапог, и один простой! Это же мне пришлось вдогонку за своей правой ногой семь миль на одной ножке скакать! Да еще по камням, болотам и оврагам! Вот только дай мне отдышаться, я тебя в лепешку расшибу! Дважды! |