Книга Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945, страница 2 – Вольфганг Отт

У него глюки, подумал Тайхман, и продолжал держать прежний курс. Старик вырвал у него из рук штурвал и резко заложил право на борт.

— Передай-ка по переговорной трубе командующему. Вижу перископ, пеленг три три ноль. Удаление два ноль ноль.

Не желая лишать себя удовольствия, Тайхман передал сообщение. Через несколько секунд он услышал в переговорной трубе голос старика:

— Во-первых, я не командующий, а всего лишь капитан этой убогой рыболовецкой посудины, во-вторых, скажи помощнику, чтобы шел в каюту и проспался, понял?

— Так точно, капитан.

— Что он сказал?

— Говорит, что вряд ли.

— Да я съем десяток швабр, если это не перископ субмарины. Я эти штуки знаю со времен мировой войны. Три года прослужил на торпедном катере. А это тебе не кошке хвост завязать!

Тайхман встал к штурвалу и вернулся на прежний курс. Помощник закурил сигару.

— Старик думает, что я пьян?

— Нет.

— Если бы ты сказал — да, от тебя бы мокрого места не осталось.

— Думаете?

— Поберегись, сынок, когда я пьян, никто не знает, что могу отчебучить.

Сменившись, Тайхман зашел в штурманскую рубку и занес в вахтенный журнал свой курс. Старик вошел в рубку вместе с проспавшимся помощником, взял у радиста радиограмму и сказал помощнику:

— Мы идем на полном ходу к побережью Норвегии, а затем пойдем домой в пределах трехмильной зоны.

— Если вы полагаете…

— Да, я полагаю. Ультиматум англичан означает войну. Вам что, неясно? Они там в Берлине ни в грош не ставят этот ультиматум…

— А в Лондоне эту трехмильную зону.

— Что это? Боже, что это было?

— Мой желудок, капитан.

— Прошу прощения. Это что, ультиматум на вас так повлиял?

— Это мой желудок, капитан.

— Ну, не скромничайте.

— Никогда этим не страдал.

Старик рассчитал новый курс и нанес его на карту. Уходя, он сказал:

— Господин помощник, ваши манеры поистине ужасны.

— У меня больной желудок, поэтому меня и пучит.

— Вы и ваш желудок — просто дерьмо, вот что я вам скажу.

— Меня не волнует ваша манера выражаться. Кстати, во время моей вахты я засек перископ подлодки, но на вашей стороне переговорной трубы сидела какая-то пьяная задница, которая, я полагаю, забыла передать вам мое сообщение.

Вошел радист со второй радиограммой. Старик зачитал ее.

— Мы должны следовать в Гамбург и доложить о своем прибытии командиру военно-морской станции Северного моря, после чего экипажу ждать распоряжений. Помощник, доведите это до сведения матросов.

— А Дора член команды?

— Я сам сообщу своей жене.

— Которой? Той, что в Бремене, или той, что на борту?

— Обеим. В конце концов, я не спрашивал в бюро регистрации браков, можно ли мне взять на борт жену или нет.

— Но вы могли бы спросить разрешения у хозяина. До сих пор он не позволял брать на судно женщин.

— Поэтому я его и не спрашиваю. Есть возражения?

— У меня нет.

Тайхман сходил на склад и наполнил краской ведерко. Затем он привязал веревку к боцманскому стулу-беседке, и Штолленберг спустил его у носа корабля на уровень названия. Он закрепил веревку на поручне и спустил ведерко с краской и кисть, и Тайхман начал закрашивать букву «А» в названии корабля «Альбатрос».

— Интересно, какой прок Герду от его старика? Он уж давно вышел в тираж. Не верю я и этому помощнику секретаря в министерстве образования.

— Опусти пониже ведерко, вот так. Через минуту подашь стул немного вперед.

— Посмотрим.

— Ну, не беспокойся. Чтобы переделать «Альбатрос» в тральщик, нужно время. А сейчас у них даже не нашлось для нас места в доках. А ты слыхал, что нам хотят поставить орудие и два пулемета, чтобы было чем пошуметь?..

— Это на тот случай, если английский флот захочет потратить боеприпасы на старое селедочное корыто…

— У них и без этого есть о чем беспокоиться. У нас все-таки имеется пара больших посудин; ты видел их в Гельголандской бухте? Неплохо выглядят, а?

— И мы были бы ничего, если б нас назначили на крейсер или куда-нибудь еще.

— Лично мне хватило бы и эсминца.

— Ты можешь продвинуть меня немного вперед? Только смотри не урони в воду.

Штолленберг поднял ведерко на палубу, отвязал один конец и закрепил его впереди другого, развернув при этом беседку.

— Ты меня задом повесил, — сказал Тайхман.

— Потерпи немного.

Штолленберг снова перевернул беседку и передвинул ее метра на полтора вперед. Он только собрался опустить ведерко с краской, как появился Хейне и позвал всех с собой.

Они спустились в кубрик, который в это время дня пустовал.

— Напяливайте ваши береговые лохмотья, берите документы и все остальное, — сказал Хейне, — мы обедаем сейчас с моим стариком, после этого напишем заявления в военно-морское училище. Это наш единственный шанс убраться с этой старой крысиной баржи.

— Но у нас нет документов об окончании школы.

— Мой друг, помощник министра, сделает все, что надо; я уже договорился с ним по телефону. Он давний кореш моего папаши, и у него есть сынок, который с помощью моего отца хочет получить диплом, хотя, как вы понимаете, умом не блещет. Так что все схвачено. Надо только нажать в нужном месте.

— Сомневаюсь, что это сработает, — заметил Штолленберг.

— Я сделаю все, чтобы расстаться с этим проклятым селедочным корытом.

Отец Хейне жил в своем доме на Бланкенезе. Табличка на садовых воротах гласила: «Профессор Фридрих Хейне».

— У тебя грязь под ногтями, — сказал Штолленберг.

— Ты прав, черт побери, но мне даже ножом не удалось выковырять из-под них деготь, — вздохнул Тайхман и спрятал руки в карманы брюк.

— А я свои ногти отмыл бензином, — поделился опытом Штолленберг. — И неплохо бы тебе надеть свежую рубашку. На этой не хватает пуговицы.

— Оставь его в покое, — вмешался Хейне. — Все это ерунда.

— Надень мой галстук, и он закроет место, где не хватает пуговицы.

Тайхман надел галстук Штолленберга.

— А ты?

— Я надену спортивную рубашку.

— Тебе очень идет.

Они прошли через сад. Дверь открыла девушка.

— Это Молли, — сказал Хейне. — Ее настоящее имя — Мария Хольцнер. Но я зову ее Молли, потому что она такая миленькая и мягонькая. Поцелуй ее, она сделана из…