Онлайн книга «Голем в Голливуде»
Жук с твердым панцирем пошевелил усиками, из башки его вылез длинный черный шип. И нацелился точно в середину Черецова лба. Черед заорал и, отбив кошмарное острие, попытался встать, но зловещая тварь не унималась, оглушительно стрекоча крыльями. Шип колол в голову, спину, под колени и, точно электрокнут, гнал прочь от лестницы. Черед уперся спиной в стену синагоги и, свернувшись калачиком, прикрыл руками голову. Внезапно атака оборвалась. Только тихий стрекот нарушал ночную тишину. Череда трясло. Исколотый лоб сочился кровью, она струилась по щеке и затекала в рот. Черед выглянул из-под руки. Жук разглядывал его, раскорячившись на мостовой. В бешенстве Черед вскочил. Занес ногу, чтобы раздавить тварь. Со всей силы топнул. Промазал. Жук отскочил чуть в сторону и спокойно ждал. Черед вновь топнул, потом еще и еще, и так они на пару исполнили странный злобный танец: Черед подскакивал и притоптывал, гнусная тварь издевательски кружила. Наконец Черед очухался. Он тут гоняется за букашкой, а девка, видевшая его лицо, уже бог знает где и бог знает что рассказывает бог знает кому. Надо сваливать. Немедля. Плевать на вещи. Поймать такси, рвануть в аэропорт и убраться восвояси. Чтоб никогда сюда не возвращаться. Черед кинулся к лестнице и врезался в стену. Прежде ее не было. Глиняная стена. Широченная, выше синагоги, она свихнувшейся раковой опухолью разрасталась вширь и ввысь, источая вонь стоялой воды, тухлой рыбы, плесени и липких водорослей. Черед бросился назад и снова врезался в стену. Шина, глиняные стены были повсюду, он словно очутился в глиняном городе, мегаполисе, огромном, глухом, безликом. Он взглянул вверх и увидел равнодушное беззвездное небо из глины. Всхлипнув, опустил взгляд и увидел черную, как запекшаяся кровь, землю, в которую медленно погружались его ступни. Черед закричал. Хотел выдернуть ноги, но те будто приросли к земле, хотел сбросить ботинки, но земля, поглотив лодыжки, уже добралась до голеней и взбиралась выше. Злобная горячая пустота, тесная и бесцветная, однако источавшая едкую вонь, пожирала его живьем. Он истошно вопил, но крик булькал и умирал взаперти. Чернота поднялась к коленям и, хрустнув чашечками, тесными чулками охватила бедра. Сам собой опростался кишечник, член с мошонкой как бы нехотя втянулись в живот, который будто сдавила подпруга, лопнули ребра и гортань, вся требуха скопилась у горла, не давая вдохнуть. Он уже не кричал. Перед глазами в глиняной стене разверзлись две темно-красные дыры. Они изучали его. Как некогда он – свою жертву. Черед не мог говорить, но губы еще слушались. «Нет», – проартикулировал он. Ответом был тяжелый вздох. Глиняные пальцы сомкнулись на его горле. Когда голова его под треск шейных позвонков отделилась от туловища и миллионы нейронов дали свой прощальный залп, Черед пережил несколько чувств разом. Конечно, боль, а вместе с ней и муку страшного озарения. Он не умер в счастливом неведении – он понял, что ничего не понимал, что все грехи ему зачтутся и по ту сторону его ждет нечто невыразимое. Голова с раззявленным ртом взмыла в воздух, и сознание, клокоча и угасая, еще успело запечатлеть ускользавшие образы: ночное небо в барашках облаков; шафрановый свет фонарей вдоль реки; открытую дверь синагогального чердака, что покачивалась на ветру Глава вторая
Лос-Анджелес Весна, 2012 год Шатенка. Джейкоб озадачился. Во-первых, в памяти – мало что, впрочем, сохранившей о минувшем вечере – значилась блондинка. Однако девушка в его кухоньке, залитой утренним светом, была неоспоримо темноволосой. Во-вторых, помнилась сумбурная возня в тесной виниловой будке, но домой-то он отправился один. Но если не один и даже такие подробности стерлись, то это серьезный знак – пора завязывать. В-третьих, гостья была умопомрачительно хороша. Его же контингент – середнячок. Ну, чуть выше среднего. Неустроенные и ранимые одаривали теплом, и близость с ними возвышалась над заурядной случкой. Просто двое сговорились сделать мир добрее. Но такая ему не по чину. Хотя, пожалуй, можно сделать исключение. В-четвертых, она куталась в его талес. В-пятых, на ней больше ничего не было. Джейкоб учуял запах кофе. – Извините, я не помню, как вас зовут, – сказал он. – Обидно. – Она театрально схватилась за сердце. – Вы уж простите. Я вообще мало чего помню. – Помнить-то особо нечего. Вы были абсолютно в норме, а потом вдруг уронили голову и вырубились. – Похоже. Джейкоб проскользнул к полке, взял две кружки ручной работы и закрытую банку. – Кружки миленькие, – похвалила шатенка. – Благодарю. Вам молоко, сахар? – Спасибо, ничего не надо. А вы не стесняйтесь. Джейкоб поставил на место банку и одну чашку, себе налил полкружки черного кофе. – Ну, давайте по новой. – Он сделал глоток. – Меня зовут Джейкоб. – Я знаю. – Чуть сползший с плеча шерстяной талес явил гладкое плечо, хрупкую ключицу и краешек груди, но девушка шаль не поправила. – Зовите меня Мая. Без «и» краткого. – С добрым утречком, Мая. – Взаимно, Джейкоб Лев. Джейкоб покосился на молитвенную шаль. Сто лет не доставал ее из ящика, не говоря уж о том, чтобы надеть. Талес на голое тело – некогда счел бы кощунством. А сейчас – пончо как пончо. И все-таки весьма странный выбор наряда. В нижнем ящике комода талес хранился вместе с забытыми тфилин [2] и кипой ненадеванных джемперов, купленных в Бостоне и получивших отставку в Лос-Анджелесе. Раз гостье приспичило нарядиться в одежду хозяина, ей пришлось сперва покопаться в комоде, где было полно вариантов получше. – Не напомните, как мы сюда добрались? – спросил Джейкоб. – В вашей машине. – Девушка кивнула на бумажник и ключи на столешнице. – Вела я. – Разумно. – Джейкоб допил кофе и снова налил полкружки. – Вы коп? – Я? Нет. С чего вдруг? – В «187» два сорта посетителей. Копы и мочалки копов. |