Онлайн книга «Эй, вы, евреи, мацу купили?»
|
Юля истомленная в джинсах. – Папа сделает нам хупу, – сказала Юля. Ну, прямо, ой, ой, ой… Вот те на. Она созрела к материнству. Ну, прямо, вот те на! – Ну, вообще, – сказала Аня, – обожаю хупы. – Не стучи вилкой по зубам, – приказал Муня. – От пьяного слышу, – сказал Аня. – Прикольно, да? Я пьяный. А ты мне наливала, кенгуру? – Они под забором, – засмеялась Юля, – И похожи на папочку. – Юля, не обижай кенгуру, – сказала Аня. – Что у кенгуру на ужин? – Муня постучал пятками об пол. Раньше Муня занимался любовью, а теперь – ерундой. А все потому, что историю делают те, кому больше делать нечего. Поиск еды в холодильнике, окна в лягушках и мошкаре, что-то вроде пиццы по-австралийски. Остается одно – вода со льдом и секс. Но секс не для Ани и не для Муни. Для Муни исповедь детей. – Ну, колись! – Сдал квартиру на выкуп, а сама сюда. Эту сдадим, в новый дом переедем. Это бизнес. – А бабки откуда? – Из банка. – Стрельно. – Буду милиционером. – Такое доверие. – Ахнул Муня. Он гордился, еще не зная, чем. Жизнь в Мельбурне была такой же беспричинной, как и везде. Судьба эмигрантов праведна иностранна, если не уголовна и если не абсурдна, то полна смысла. Три года Андрей и Юля жили учебой и работой, экскурсиями по материку – с гор на лыжах, на яхте по океану. Но не было детей. Это сделало их сентиментальными. И вот они решили сделать хупу, надеясь на любовь Господню. Хупа разыгрывалась у пирса «Devel Cat». По пляжу катались на велосипедах полицейские, одетые в шорты и шлемы. На мелководье в запахах морской травы резвились чайки и дети, которых еще не продали в рабство. В небе кувыркались парашютисты – иногда скользили по волне. Ну что еще? Вода и песок. В песке купались воробьи. А над всеми, на синем небе реактивный самолет написал “froggy com. au”. И это было лягушачье благословение тем, кто бракосочетался на пляже. Мельбурн раскалялся, и улицы перекликались светофорами на перекрестках. Им вторили летающие попугаи. Австралия – страна свободных попугаев. Итак, пустыня дохнула перегаром и заповедь «плодись и размножайся» запустилась. Любовь и тайная страсть Балаклавы. Шнеерсон в черном костюме и черной шляпе был узнаваем, собрал толпу полуголых австралов, участников заплыва в океан на яхтах. Четверо из них подняли талит над головами Андрея и Юли. И в это время кубарем скатился с горячей дюны габай Хаим, будто безумный король с высокой кровати; короче, пробный шар. – Не-е так! Не-е то! Песчаная голова с рыбьими глазами. Маленький, тонконогий с хазарской бородой. У него и живота не было, то есть силы мужицкой. Но четверо бугаев с лицами, что спереди, что сзади, держали хупу над женихом и невестой. Андрей надел кольцо на указательный палец невесты. – Будь мне женой по Закону Моисея… Все. Хаим рухнул на песок, потому, что Шнеерсон начал зачитывать Кетубу. – Вы хотите ребенка? – спросил Муня. – Да, – ответил Андрей. Невеста, которую в свое время не отдали в бордель, теперь отдавали замуж по Закону Моисея. Такие вот плюхи от бляхи. У пирса болталась яхта, взятая напрокат. Она не уступала городской квартире – с той разницей, что ее не затопит сверху. Занавески на иллюминаторах, но в океане врядли кто заглянет им в окна! Что до Муи и Ани, то их сдали на сохранение Юлиной подруге Ольге. – Ныряйте под волну, – инструктировала Ольга Муню. Но он не успвал, волна захлестывала его, срывала трусы и он сверкая незагорелой задницей гонялся за ними. Это похоже, как он голый бросался на сугробы… в такой же декабрь… но на Камчатке и те же сорок градусов, но минус… встречал с геологами Новый год. Выпили все и все переломали в избе. А в полночь парами бежали в яму-кипяток со снегом. Шнеерсон и рыжий Макшрейдер оказались последними. Бултых. На снегу повалялись, бултых опять. На снегу как на электроплитке. Та к они ныряли и катались по снегу и вдруг все исчезло, кроме сугробов. И побежали они туда-сюда на четвереньках. Замолились – заплакали. Увидели окно. Окно 31 декабря на Паратунке в полночь. – Кто там? – раздался голос. – Свои, – взмолились голые. То была, воистину, любовь Господня. Аню переполняло счастье особенно во время лунного прилива. – Это край ангелов, – сказала Ольга. – Смотрите, какие отчетливые и глубокие наши следы, но волна их накроет и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. Тебя уже нет, но это место здесь. Как будто жизнь не мнимая, но и не настоящая. – Вы говорите о времени, – сказал Шнеерсон. – Идеальное убежище. День, неделя… еще и еще… и каждый исчезает в своей могиле… Но пока звенят бутылки и веселье… Разгонистым почерком бежала Аня по урезу воды. – У океана голос дикаря, а в бухте он домашний. Они слушали крики птиц и разбивающихся о берег волн. Молчание стремительно сближало Муню и Ольгу. Казалось, что небо, песок и воды ловили звуки нарождающегося чувства между ними. Тем временем, яхта вышла из бухты. Штиль распластался до заката. Но даже штиль таит смертельную опасность. Ты наг перед заповедями Господними. * * * Андрей осязал лицо Юли, губы, играющие его пальцами, ее дыхание. Они разделись. Их тела были легки и любимы. Над ним ее лицо; в его ладонях заколыхалась ее грудь. Друг в друге они находили приют и заново учились любить. Он проникал в нее, будто лучи заката проникали. Они шептали имена друг друга или это говорил ангел, кому суждено родиться. Вот наконец и свершится то, к чему она предназначена. Заря застала их спящими, и долго-долго в это утро они попеременно впадали в забытье, а, проснувшись, были похожи на штиль. Они еще не обнаружили друг в друге перемены. Они сидели бок о бок, перед ними лишь океан как большая дорога. Господи, какое счастье! Они живы, они вместе! – Ты рада? – Я всегда об этом мечтала. На Балаклаве в пятницу в церкви, что рядом с синагогой, библиотекарь Ольга и Муня листали Библию. И видела Ольга в Муне то, что он в себе не замечал, а ему наплевать на разницу в тридцать лет. Они легли под рояль, и от ее вскриков в ушах звенело колоколами. |