Онлайн книга «Эй, вы, евреи, мацу купили?»
|
– Мика встретит тебя, – засмеялся Файнберг. Миллионоликая Москва стояла в ожидании: от гранитного Маркса до трех гробов на Манеже. – Пропустите раввина для отпевания убиенных, – кричал Мика Членов. Только раз тетка кинула им в спину: – Жулики! Но они уже у гробов. Здесь просторно и страшно. Тяжелая рука легла на Левино плечо. – Запрещено евреев хоронить в субботу, – сказал Зяма. – А умирать в субботу можно? – Праведник не умрет в субботу, – Зяма будто на сцене. – А вот уже скоро не сможешь повторить этого. Зяма снял с его плеча руку, испуганно отступил на шаг. – Когда? – Такие дела. – Нельзя еврея хоронить в субботу. Надо гроб с Кричевским оставить здесь до завтра. – У них, по-моему, другой сценарий. – У кого? – У государства и у семьи. – Уговори родителей, – сказал Зяма. На табуретах у крайнего гроба сидели черноглазая седая Инесса и ее муж. – Нельзя еврея хоронить в субботу, – сказал Зяма. – Надо гроб с вашим сыном оставить здесь до завтра. – Что вы такое говорите, – прошептала мать. – Пусть хоронят, как всех. – Вы сумасшедший, – пробормотал ее муж. Только сейчас они заметили Леву в талите и ермолке. – Сделайте, пожалуйста, что сможете для нашего несчастного Илюши. – Я буду с вами. Руцкой открыл траурный митинг. Слово освобожденному президенту СССР Михаилу Горбачеву. Хор православной церкви построился под трибуной. К Леве подошел священник: – Вы будете молиться за одного или за всех. – За всех. – Хорошо. Мы тоже отслужим за всех. И в этот момент Лужков знаками велел Леве подняться на трибуну. Море людей, десятки телекамер и микрофонов. – Говори, – прошептал Лужков. – А что? Да скажи что-нибудь по-человечески. – Я их имен не знаю. – Никто не знает. Давай. – Прошу тебя, Господь, милости и милосердия, дабы мы отдали последний долг геройски погибшим защитникам свободы. И охрани нас от всякого препятствия. Я прочту поминальный Кадиш по погибшим; Итгадал ва иткадаш шмей раба… Кадиш звучал над центром Москвы. Когда он окончил читать и спустился с трибуны, церковный хор пел заупокойную молитву. К Леве подошел высокий мужчина: – Я посол Соединенных Штатов Америки. Рабай, я хочу пожать вашу руку. Вы не представляете себе, какой вы совершили поступок. Я хочу представить вам сотрудников американского посольства. Горький еврей Йом-Тов покрыл гроб Ильи Кричевского талитом, похоронная процессия двинулась по Новому Арбиту к Белому дому, к Ельцину. Лева и Мика шли с ветеранами-афганцами. – Головные уборы снять! – яростно окрикивали афганцы зевак. К Леве подбежал корреспондент: – Мы ведем репортаж на Израиль. Религиозные евреи выбежали на улицу и рвут на себе волосы. Как можно раввину в субботу хоронить? Что вы им скажете? – Это похороны государственные, и такова воля родителей Ильи, да упокоится его душа. Мне тоже тяжело из-за всего, что происходит в эту субботу. Я прошу у Бога прощения. – А люди вас простят? – Не знаю. Из машины высунулась голова священника: – Полезайте в кабину. – Суббота, – ответил Мика. Батюшка пожал плечами. Во дворе Белого дома процессию встретил Ельцин, пожимал руки священникам. – На Ваганьково, скомандовал Руцкой. На кладбище их уже поджидали баркашовцы из РНЕ с плакатом: «Нет места жидам в Москве». Афганцы мгновенно разобрались с баркашовцами, выбросили их за кладбищенский забор. Процессия разделилась, большинство вошли в часовню, остальные с Ильей в ожидании. Наконец, процессия воссоединилась. – Здесь друг Ильи, скрипач, – обернулась к Леве Инесса. – Можно он будет играть? – Пусть играет. …В Гипрорыбпром Лева приехал к концу рабочего дня, не все чертежи были исправлены. Октябрь 1993-го Дождь Судного дня барабанил опавшие листья, многократно усиливаясь в ночи, торопил листопад и прохожих; залихватски плясал на автомобилях, фортепьянил, пугал детей и старушек. А утром дождь обернулся в туман и затих, повиснув между колоннами синагоги. Прихожане поднимались на Горку, на утреннее Богослужение. Желтый свет иномарок выныривал, и стайки нищих тотчас кидались под колеса. Старый кантор на старый манер пел с амвона. Как прекрасны шатры твои, Иаков… Тем временем в доме Полякова Зяма встречал голодных стариков под портретом Царя-мессии. А на Разгуле, в трех шагах от Елоховской церкви, в ДК «Автомобилист» молитвы Судного дня пели десять американских канторов – по совместительству солистов хора Ростроповича… – Перерыв до шести вечера, – объявил Лева. – Рабби, покажи нам Москву, – обратились канторы. – Что у вас самое-самое? – Белый дом. Маленький сталкер провел их по крышам гаражей к дыре в ограждении, здесь милицией и не пахло. Дым костров и запахи страха, где сошлись коммунисты, казаки, баркашовцы. Расколотые арбузы валялись в ногах, как обрубленные головы. Женщины в красных косынках. – Русский Голливуд! – воскликнул кантор Беня. Бритоголовые парни, вооруженные ножами, цепями и битами кричали из-за проволоки милиционерам: – СССР! СССР! СССР! – Ельцин жид! – Бей жидов, спасай Россию! Милиционеры снаружи равнодушно улыбались молодому безумству. А внутри зоны коммунисты-дружинники топтались в нескольких шагах от фашистов. Дым обеденных костров, играла гармонь между выкриками. Наконец, защитники Белого дома заметили канторов, окружили их и кричали им: – Люди обнищали, люди унижены! – Мы не сдадимся! – Банду Ельцина под суд! – Чего они хотят? – спросил кантор Майкл. – Они защищают Конституцию от президента. На стенах черным и красным: «Смерть жидам!», «Иудейское царство Ельцина!». – Они иностранцы? – Они солисты хора Ростроповича, американцы. – Евреи!? – Среди нас тоже есть евреи. |