Онлайн книга «Молоко с кровью»
|
– Да поверните! Поверните, чтобы видно было, – расплакалась, и недоумевающая акушерка покрутила новорожденным перед Марусиным лицом. – Или не рады? – Муж умрет от счастья, – прошептала. Зачем-то приложила руку к груди, слабо улыбнулась, и акушерка положила малыша просто Марусе на грудь. Маруся посмотрела на белое личико с черными глазенками и такими же черными кудрями, осторожно прикоснулась к малышу. – Вот, сыночек, теперь ты мое намысто. Акушерка рассмеялась. – Это точно! У меня двое. Близнецы. Уже по двадцать лет, а до сих пор у меня на шее. Ну ничего… Муж есть, поднимете. Через неделю после Маруси Татьянка прямо в библиотеке родила рыжую девочку. Ясно, что не нарочно целилась, чтобы среди книг мучиться. Еще за месяц до срока пошла в декретный отпуск, но иногда заглядывала в библиотеку, чтоб объяснять школьнице Маринке, которая взялась после уроков в библиотеке подрабатывать, как вести учет книг, формуляры составлять и беречь книги от пожара, потому что были в Ракитном такие читатели, которые прямо с сигаретами пытались в библиотеке толочься. И в тот день заскочила. Даже ухватила стопку сданных читателями книг, чтоб отнести их на полки, три шага ступила… – Ма-а-а-ма! – испугалась. На пол опустилась. – Ну, все! Помру! Не померла. Пока быстроногая Маринка вихрем слетала к Нине Ивановне в школу, потом в фельдшерско-акушерский пункт за медсестрой Натальей и в контору, потому что председателю колхоза абсолютно все нужно знать, Татьянка уже смирилась с обстоятельствами, лежала на полу за библиотечной стойкой и пыталась дышать так, как рекомендуют в умных книгах. Нина Ивановна и медсестра Наталья подоспели как раз к тому моменту, когда Татьянка натужилась и без промедлений и боли за несколько минут родила крикливую девочку. – Ой! Побегу председателю скажу, что девочка! – обрадовалась школьница Маринка. – А Степа… Степа уже знает? – спросила Татьянка. Она еще лежала на полу, встать опасалась, хотя – смогла бы. Медсестра завернула рыжую малышку в простыню, дала Татьянке в руки. Татьянка улыбнулась и во второй раз за всю жизнь стала такой красивой, что не заметить этого было просто невозможно. – Степа? Какой Степа? А-а! Немец! Ой! О нем я забыла, – призналась Маринка. – Так бегом! – прикрикнула Нина Ивановна, и девчушка помчалась. Степка как раз сидел в тракторе, смотрел в весеннюю степь, курил, как зараза, и думал, что нужно было в свое время ехать на учебу, потому что все равно Маруся стала недосягаемой, как звезда в небе, а на учебе, может быть, хоть бы как-то забыл о ней. Вытащил из кармана конфету, посмотрел, вздохнул и спрятал… – Дядя Степан! – заорала за его спиной Маринка. Оглянулся. – Ты или сдурела? Какой я тебе дядя? Мне еще и тридцать не стукнуло. – А как же мне вас звать? – растерялась Маринка. – Степаном зови, – ответил. – А что нужно? – Ничего. У вас дочка родилась. В библиотеке! – рассмеялась. – Верно, страх какой умной будет! И побежала. Немец спрыгнул с трактора, окликнул девочку. – Стой! – забормотал. – «Страх», «страх»… То-то и оно. Маринка оглянулась. – Вам чего еще? – Иди сюда. Спрошу кое-что по секрету. Подошла. Немец покраснел и тихо спросил Маринку: – А ты ее видела? – Кого? – не поняла Маринка. – Ну… Девочку… Которая родилась. Маринка весело закивала: а как же! Немец покраснел еще сильнее и еще тише спросил: – А нос у нее… С горбинкой или… – Да нет! Маленький симпатичный носик. Ей-богу! Не вру! – Вот это дело! – повеселел немец и побежал к библиотеке. Лешка так гордился рождением сына, что настороженное Марусино настроение списывал на тяжкие муки, что выпали ей во время родов. – Лежи, лежи, не вставай, – вился вьюном. – Сейчас баб кликну, пусть с внучком играют, а ты сил набирайся… – Для чего? – спрашивала Маруся. – Для жизни. – А-а-а-а, ну разве что, – соглашалась, но день ото дня становилась все печальней. Казалось, ничего, кроме сыночка, ее не радует. Лешка новую венгерскую стенку припер, диван с креслами, а она лишь пожала плечами, мол, и что, – и снова к малышу. – Как же назвать тебя, сыночек, чтоб не накаркать, – мучилась, потому что уже и месяц прошел, как малыш плачет, а они с мужем никак ему имя не придумают. – Маруся, с каких пор ты такой суеверной стала? – удивлялся Лешка и все предлагал: – Иван, Славка или этот, слышь, Карл. А что? Гордое имя. Король был такой – Карл. И Маркс тоже Карл. – А я б назвала Жоффреем. – Как? – Лешка едва на ногах устоял. – Маруся, остынь, любонька. В Ракитном такое имя, верно, и не выговорят, языки сломают. Как сказала? – Жоффрей… Чтобы девки его любили. И чтобы он любил до потери памяти. – Тю ты! Будто в жизни важнее дел нет. – А что, есть? – На мужа сурово глянула. – Конечно, – не расслышал угрозы. – Работу перспективную найти, денег насобирать, в новую хату накупить всего полно, чтобы перед людьми не стыдно было. – А любовь, выходит, для тебя после того барахла? – А что любовь… Ну, год-два, а потом люди привыкают друг к другу, горе да беда их воедино слепят – не разорвать, вот так и идут по жизни до смерти. – Так наш год уже закончился? – Лешку очами прожгла, он и спохватился. – Я не про нас, Маруся! Я тебя всю жизнь любить буду. Ни у кого нет такой королевы. – Конечно! – согласилась. – И жена у тебя – самая красивая, и вот стенка венгерская, и кресла. Все у тебя самое лучшее! – И разве плохо? – не понял. – Да нет, не плохо, – сказала. – Вот только боюсь, чтобы ты меня в темноте с венгерской стенкой не перепутал. Или с креслами. – Странная ты стала, Маруся, – обиделся Лешка. – Я ж для тебя стараюсь, для сыночка… Как же нам его назвать? – Жоффреем назову! – объявила. – Хоть бейся головой об стенку… новую венгерскую. Лешка биться об стенку не стал, но дня два все уговаривал Марусю найти хоть какое-нибудь имя, созвучное с этим Жоффреем. – Жорка! – уговаривал. – Ну отлично же! Жора… Можно Юрием звать, а можно Георгием. На третий день Маруся согласилась на Юрия. Как раз выходной был. Лешка спозаранку в контору смотался, на мехдворе все проверил и быстрей домой – никак на сыночка насмотреться не может. Лешка – во двор, Маруся – со двора. Разоделась, как на праздник, на шею красное намысто коралловое повесила, сыночка в одеялко завернула и на руках несет, а в доме ж колясочка стоит без дела. |