Онлайн книга «Кошмар с далекой планеты»
|
– Лучше бы он тебя отклонил, – буркнула Аврора. – Я все это к тому, что бешенство могло уже разлететься по планете. Оно, может быть, уже вокруг, рыщет… Мы все взглянули на ворота. – Так… – протянул Деревянский. – Так, значит… МоБ… А где наша любимая Карантинная Служба? Аврора хихикнула. – Что?! – насторожился Деревянский. – Да так, это я о своем. У Карантинной Службы свои проблемы, они раньше чем через три дня не появятся. – Они вообще не появятся, – заявил я. – Не слушайте его, – тут же начала Аврора. – Он слишком много болтает. У него в голове гайка. – Как это? – удивился Деревянский. Я хотел строго возразить, однако решил послушать, что будет обо мне нагло врать эта персона. – Его отец любил работать на токарном станке, – выдала Аврора. – Любил вытачивать разные мелкие предметы. И вот однажды он вытачивал гайку, а маленький Аут играл неподалеку… Нет, все-таки она не совсем безнадежна. Некоторая фантазия есть. Впрочем, это она от меня понабралась. Моя личность излучает слишком мощные энергетические токи, они пронизывают все окружающее пространство, в том числе и Аврору. И изменяют к лучшему. – И вот гайка выскочила, ударилась в потолок, а затем прямо в голову Аута. Никакого вреда она ему не причинила, но из головы ее извлекать не стали, так до сих пор и болтается. Поэтому и болтливость. И Аврора ехидно мне подмигнула. – Это правда? – Деревянский был потрясен. Нет, все-таки художники странный народ. Кругом разворачиваются на редкость пугающие чудеса, хляби небесные разверзлись, может, через какие-нибудь полтора часа нас тут вообще смоет, и вообще мобильное бешенство, того и гляди зомбаки в дверь начнут ломиться, а живописец Деревянский поражается, что у меня в голове якобы скачет гайка. – Правда, – сказал я. – Только не гайка, а маховик. Папа тогда маховик для часов вытачивал. Теперь у меня в голове маховик, иногда так и вертится, так и вертится. И точно к языку привязан он. Как маятник. В подтверждение этой загадочной связи я выставил язык и хаотически им поболтал. Аврора устало вздохнула. – В Англии каждые пятнадцать лет человека убивает гайкой, – сказал я. – Это довольно распространенное событие. – Знаете, а тут ведь какое-то противоречие… – сказал Деревянский. Он принялся бродить по избушке туда-сюда и чесать голову, видимо, с гигиеной у него были нелады. – Это на самом деле не противоречие, – промурлыкала Аврора, – у нашего друга Аута в голове маховик… – Нет, я не про маховик, – махнул рукой Деревянский. – Я про бешенство. Тут ведь явное противоречие… – Какое противоречие? – Какое? Какое… На Гогене нет крупных животных со щупальцами… – Вообще, МоБ темная штука, – перебил я. – Не изученная. Вы слыхали про штамм «Гулливер»? Деревянский не слыхал. – «Гулливер» увеличивает размеры, – пояснил я. – А «Эйнштейн» активизирует работу мозга – продуцирует гениев. Знаете Прохорова? Ну, тот, который двигатель третьего уровня просчитал? Он переболел мобильным бешенством и стал гениальным… – А потом умер, – добавила Аврора. – Умер, – согласился я. – Потому что надорвался. Пытался обсчитать двигатель, способный обогнать расширение Вселенной. Но зато какой прорыв! – Да… – грустно вздохнул Деревянский и поглядел на свои руки. – Вообще Гроган… Последние его работы просматривали? Грогана Деревянский просматривал, художники обожают всякую философию, думают, что она объясняет мир. – Так вот, Гроган считает, что МоБ – это новая стадия в эволюции человека. Новые резервы открываются, сверхвозможности всякие. Переболев МоБом, человек завоюет Вселенную. МоБ – это та самая животворная Божья Искра, с помощью которой творится Будущее. – Ты же говорил, что Гроган считает МоБ концом света, – встряла Аврора. – Ну, да. Или завоевание Вселенной, или конец света, одно из двух. А вообще я про Карантинную Службу хотел рассказать, – вспомнил я. – Ее не существует на самом деле. Что это за Карантинная Служба, которая не может прийти на помощь в течение суток? Кто-нибудь когда-нибудь видел КС в действии? Видел их корабли? Да и агенты тоже… Только рассказы да репортажи. А это ведь легко фальсифицировать. – У них есть Академия, – возразила Аврора. – Здание в километр высотой. – А я видел «Йокогаму», их корабль, – добавил Деревянский. – Неизвестно, чему в этой Академии учат, – сказал я. – Может, рыбу удить. А может, в карты играть. А «Йокогама» это вообще муляж. – Точно не гайка, – хлопнула в ладоши Аврора. – Точно маховик. – Что-то я устал, – сказал неожиданно художник. И безо всякого предупреждения улегся на нары, накрылся пончо и захрапел. Точно выключился. Аврора поглядела на меня с недоумением. – Не вынесла душа поэта, – прокомментировал я. – Сенсорная перегрузка. Часа четыре теперь проспит. Или восемь. – Хоть двадцать восемь. Послушай, Аут, что мы делать с тобой-то будем? Это Аврора произнесла почти шепотом. – Не знаю, Анжелика, не знаю. Пусть дождь для начала кончится. Пока дождь, выбираться смысла нет, по грязи далеко не ушлепаешь. А когда дождь кончится, начнется разлив. И течение ускорится. Честно говоря, я не знаю, как мы отсюда будем выбираться. По берегу… – Я тебе говорила! Я тебе говорила, что нечего сюда соваться! Вот так фокус! Сама склонила меня к пиратским действиям, а теперь Белоснежкой прикидывается! – Да это я тебе говорил, что не надо к художникам лезть! – злобно прошептал я. – Говорил! Я предлагал все по-человечески – залить илом пляжи Карантинной Службы! И жили бы преспокойненько! – Как поливать грязью то, чего не существует?! – в ответ прошептала Аврора. – Ты же говорил, что Карантинной Службы нет! – Это мозгов у тебя нет! Любительница живописи! О дорогая, вы так прекрасны, что я напишу ваш портрет креветками! В пене! Мы еще немного поругались и разошлись по противоположным углам. Я устроился на каких-то дерюгах, Аврора уселась на ведро. Захрапел Деревянский, и мне тоже немедленно захотелось уснуть. Некоторое время я сопротивлялся, потом отключился. Снились мне почему-то валенки. Целый бассейн валенок, я сидел на краю, потом появилась Аврора и столкнула меня с бортика. И я стал тонуть. Тонуть в валенках было странно. Но не так, как в развернутой воде. Скорее приятно, как-то уютно, по-домашнему. Погружался на дно, грустил о чем-то. Всплывать совершенно не хотелось, хотелось спать, покоя хотелось. |