Онлайн книга «Гигиена убийцы. Ртуть»
|
– С Леопольдиной? – Прелестная темноволосая девочка – это может быть только она. – Покажите мне фотографию. – Что вы с ней сделаете? – Покажите, говорю вам! – Мне дала ее одна старуха в деревне. Не знаю, как фотография попала к ней, но не суть важно: эти дети, вне всякого сомнения, вы. Да-да, дети, даже у вас в семнадцать лет не видно ни малейших признаков возмужания. Любопытно: вы оба высоченные, тощие, болезненно-бледные, но лицом и телом – совершенные дети. В этом есть что-то диковатое: ну просто парочка двенадцатилетних великанов. Но результат выше всяких похвал: эти детские черты, наивные глазки, эти личики с кулачок, несоразмерные головам, цыплячьи тельца на длиннющих тоненьких ножках – хоть картину пиши! Впору поверить, что ваши безумные гигиенические рекомендации были действенны, а грибная диета и впрямь секрет красоты. Особенно поражаете вы. Узнать невозможно! – Если меня невозможно узнать, кто вам сказал, что это я? – А кто бы это еще мог быть? И потом, у вас все та же кожа, белая, гладкая, без растительности, – единственное, что вы сохранили. Вы были дивно хороши – точеные черты, тонкие, как лозы, руки и совершенно бесполая комплекция, – наверно, именно так выглядят ангелы. – Ради бога, избавьте меня от вашего сюсюканья! Чем нести чепуху, лучше покажите мне фотографию. – Как вы могли так измениться? Вы сказали, что в восемнадцать лет уже были таким, как сейчас, и я склонна вам верить – но тем поразительнее: как мог этот небожитель меньше чем за год превратиться в раздутый пузырь, который я вижу перед собой? И ведь вы не просто растолстели – ваше нежное лицо обрюзгло, тонкие черты оплыли так, что приобрели все приметы вульгарности… – Может, хватит оскорблений? – Вы прекрасно знаете, что безобразны. Вы ведь и сами характеризовали себя самыми нелицеприятными эпитетами. – Я имею право пройтись на свой счет сколь угодно зло, но никому другому этого не позволяю. – Я не нуждаюсь в вашем позволении. Вы страшны, как смертный грех, да-да, и просто невероятно, что такой красавец мог стать таким чудовищем. – Ничего невероятного, такое случается сплошь и рядом. Только обычно это происходит не так быстро. – О, что я слышу! Снова признание! – Как? – Ну да. Ваши слова косвенно подтверждают все сказанное мной. Я описала вас верно, в семнадцать лет вы были именно таким – каким ни один фотограф вас, увы, не запечатлел. – Я так и знал. Но как вам удалось с такой точностью меня описать? – Я всего лишь пересказала своими словами ваши описания Паисия Трактатуса в романе. Я хотела удостовериться, что вы походили на изображенного вами героя, – а другой возможности узнать это, кроме блефа, у меня не было, поскольку отвечать на вопросы вы отказались. – Вы – мерзкая ищейка. – Важен результат: теперь я точно знаю, что ваш роман насквозь автобиографичен. Я имею все основания гордиться собой, потому что исходных данных в моем распоряжении было не больше, чем у всех. Но только я одна угадала правду. – Ну-ну, гордитесь. – И поэтому теперь я вновь задам вам свой первый вопрос: почему «Гигиена убийцы» осталась неоконченной? – Вот оно, наше недостающее название! – Не прикидывайтесь, будто не понимаете, я от вас не отстану, пока вы мне не ответите: почему этот роман не завершен? – Лучше бы вы задали вопрос метафизически: почему эта незавершенность называется романом? – Ваша метафизика меня не интересует. Отвечайте на вопрос: почему этот роман не окончен? – Как вы меня достали, черт бы вас побрал! В конце концов, имел я право не окончить роман? – Ваши права здесь ни при чем. Вы описывали реальные события, которые имели реальный конец, – почему же вы не окончили роман? После убийства Леопольдины он обрывается. Неужели вы не могли написать развязку, завершить книгу, как полагается? – Я не мог? Да будет вам известно, безмозглая вы курица, что Претекстат Тах может написать все! – Вот именно. Тем более абсурдно выглядят этот обрыв и отсутствие концовки. – Кто вы такая, чтобы судить, абсурдны мои решения или нет? – Я не сужу, я задаю вопрос. Старик внезапно постарел на все свои восемьдесят три года. – Не вы одна. Я тоже задаю вопрос – и не нахожу ответа. Я мог бы выбирать из десятка концовок, одна не хуже другой: само убийство, ночь после него, мое преображение, пожар в замке год спустя… – Этот пожар – дело ваших рук? – Разумеется. В Сен-Сюльписе стало невыносимо без Леопольдины. И потом, все домашние косились на меня с подозрением, мне это надоело. Я решил разом избавиться и от замка, и от его обитателей. Я и не думал, что они так быстро сгорят – как сухие полешки. – Послушайте, уважением к человеческой жизни вы не отягощены, но неужели у вас не дрогнула рука поджечь замок семнадцатого века? – Руки у меня никогда в жизни не дрожали. – Ясно. Вернемся к нашей концовке, точнее, к ее отсутствию. Стало быть, вы утверждаете, будто сами не знаете, почему не окончили этот роман? – Да, можете мне поверить. Казалось бы, эффектных концовок хватало, только выбирай, но ни одна меня не устроила. Не знаю, что это было: вроде бы я ждал чего-то другого, так и жду до сих пор, вот уже двадцать четыре года – или, если угодно, шестьдесят шесть лет. – Чего другого? Воскрешения Леопольдины? – Если бы я знал чего, не прекратил бы писать. – Значит, я была права, связав незавершенность этого романа с вашей литературной менопаузой? – Конечно правы. Только чем тут гордиться? Правота журналиста – плевое дело, была бы сноровка. А вот правота писателя – ее просто не существует. У вас ремесло до отвращения легкое. У меня – опасное. – А вы своими руками сделали его еще опаснее. – Как понимать этот странный комплимент? – Не знаю, комплимент ли это. Не знаю, красивый ли жест или безумие – так подставляться, как это сделали вы. Вы можете объяснить, какая муха вас укусила, когда вы вздумали рассказать, причем правдиво, историю, пусть самую для вас сокровенную, но и самую рискованную, из-за которой, откройся правда, вы запросто могли предстать перед судом? Какому извращенному позыву подсознания вы поддались, предъявив человечеству свой лучший шедевр и одновременно столь вопиюще недвусмысленный акт самообвинения? – Да плевать человечеству на это! Что, не так? Вот уже двадцать четыре года этот роман пылится в библиотеках, и никто, слышите, никто мне о нем даже не упомянул. Что естественно, потому что, как я вам уже говорил, никто его не прочел. – А я? |