Онлайн книга «Кладезь бездны»
|
И кахрамана склонилась в церемонном, выверенном во всех движениях поклоне. Из разбитых лавок тянулись на грязь мостовых длинные цветные нитки. Пряжу выволакивали, не чинясь, и она наматывалась на столбы галерей, взметывалась порывами ветра на изломанных лотках, трепалась с балконов. Тарег сидел на грязных, заваленных сине-зелеными, истоптанными нитями ступенях. Покосившиеся двери у него за спиной хлопали и скрипели под ветром. Над рыночной площадью горел под солнцем ослепительный бюрюзовый купол дворца. – Элбег к тебе, Сейид, – почтительно зашептали под руку. Джунгар не стал размениваться на пустые слова: – Я опоздал, Повелитель. Их убили. – Кто? – отсутствующим голосом спросил нерегиль. – Евнухи перед казнью скулили, что лишь отрезали головы трупам. А убили – из луков расстреляли – какие-то непонятные ребята в цветах Абны. – Какая Абна… – пробормотал из-за спины Меамори. – Они все с халифом, стоят лагерем в Садре в двух днях пути отсюда… – Сдается мне, Повелитель, – очень мрачно сказал Элбег, – что никакая это не Абна, а вовсе даже и подосланные убийцы. Я опасаюсь, Сейид, что тебя подставили. И я даже знаю кто. – В ставку халифа я поеду один, – устало проговорил нерегиль. – Будьте готовы убраться с глаз долой при любом тревожном сигнале. В степи вас искать никто не будет, а преследовать тумен – себе дороже. – Благодарим, Повелитель, – слились в хор сумеречные и джунгарские голоса. * * * Садр, ставка халифа На рыжеватом, обложенном облупившимися изразцами куполе соседней масджид дрались сороки. Карканье и хлопанье крыльев вывело, наконец, из себя хаджиба, и тот с туфлей в руке побежал за охраной: пусть посбивают стрекочущих тварей стрелами, да что ж это творится, птицы беседуют, а люди сидят с закрытыми ртами и болью меж глаз от непотребного шума. В затененном пальмами дворике приятно холодало. Опрокинутое отражение колонн, арок и зеленых листьев разбивала капающая в пруд вода. Здешний фонтан оказался странным, аль-Мамун таких еще не видел: из резного, многолистного рельефа на стене точилась по капле вода – плюх… плюх… – Шейх ждет у края занавеса, – шепнула управительница. Шаадийа глядела настороженно: не знала, чего ждать. Болтающая в пруду рукой Нум надула губы и с треском распустила веер. Злится. Аль-Мамун прекрасно помнил их утренний спор. Нум кричала и топала ногами: – А если бы ты не выжил? – Но я жив, благодаря ему! – Ты слышал, что он сказал в Куфе?! Про теорию множеств, да помилует меня Всевышний! Ты умрешь, а он отрежет мне и мальчикам головы! – Что ты несешь, Нум?! Не он ли спас жизни супруги Ибрахима и ее детей? Их убили бы обнаглевшие рабы во дворце! – Да, как и Ибрахима! – Он опоздал! – Как в Мешхеде?! Он наглеет с каждым днем!.. Все это уже было, случалось. Только тогда наказать нерегиля требовали совсем другие люди с другими именами. А Абу аль-Хайр ибн Сакиб оправдывал и норов, и непокорство Тарика. Теперь вазир барида требует усыпить – «страшную тварь, аль-Кариа, Бедствие из Бедствий»… А Нум поддерживает начальника тайной стражи: «Страшно было бы подумать, что могло случиться с Шаайдийей и остальными, если бы не помощь господина ибн Сакиба! Он спас их от твоей жуткой матери, Абдаллах, а ты!.. Ты, я уверена, снова бы спустил ей все с рук! Как тогда, с отравленной одеждой! Тебе нет дела даже до твоих сыновей, а она их чуть не убила! Арва до сих пор плачет, остановиться не может! У тебя нет сердца!» После таких слов Нум обычно приступала к плачу и битью посуды. И да, конечно, берберов оклеветали – как всегда. «Танджи! У вас всегда виноваты берберы! Танджи – доблестные, благородные воины! Как смеет эта сумеречная тварь издеваться над берберами! Унижающий бербера унижает твою жену, Абдаллах, а тебе и дела нет!» Нум топала ногами и орала так, что своды тряслись. Сразу по прибытии женщин в ставку аль-Мамун – на радостях, а как же! – приказал сделать запись об ее освобождении и позвать кади для заключения брака. С тех пор Нум как подменили. Крики, скандалы, требования… Денег, должностей для родственников, опалы для неугодных – всего не перечислишь. – Нум? – окликнул он сердитую женщину с поджатыми губами. Эта беременность ей не шла. Лицо отекло, появился второй подбородок. Шагала Нум тоже тяжело, то и дело хватаясь за спину – хотя, поди ж ты, и трех месяцев сроку еще не исполнилось. – Иди за занавеску. А лучше иди сразу к себе. Женщина встала и отшвырнула веер. И гордо пошлепала босыми ногами в комнаты. Шаадийа виновато похлопала глазками и засеменила за хозяйкой. Аль-Мамун удержал ее за пестрый рукав и прошептал: – Сегодня ночью ты придешь ко мне снова, о девушка. Кахрамана просияла, но тут же приняла серьезный вид: узнав о благосклонности мужа, Нум сжила бы ее со свету. Надо будет переселить девчонку в отдельный дом. А то мало ли что… не зря рассказывают, что дядя, халиф аль-Хади, помер от отравленной груши, которую рабыня несла для соперницы. Как бы тут пригодился совет госпожи Зубейды… Но, увы, она попросила отпустить ее прочь от двора. Поговаривали, что Ситт-Зубейда отправится в хадж этой осенью. Жаль, жаль… – Джунайд! – без церемоний крикнул аль-Мамун. – Входи, о шейх! И понял, как истосковался по простоте и ясности военного похода. Вот враг, вот друг. Перепуганная, покорная Нум, ластящаяся к руке… Мда, теперь все гораздо сложнее… Меж тем суфий, как кошка, подкрался поближе. В открытую рассматривать посетителя не годилось, так что аль-Мамун кидал любопытные взгляды украдкой. Что ж, теперь он ясно видел: в облике шейха не осталось ничего человеческого. Даже кожа утратила кофейную ашшаритскую смуглость и стала оливковой – а может, так казалось из-за отсвета солнца на зелени пальмы. – Наставь меня, о шейх, – без обиняков попросил халиф. – Какую притчу рассказать моему господину? – почтительно осведомился Джунайд. – Расскажи то, что считаешь нужным, о шейх, – почтительно сказал аль-Мамун. Джунайд прищурил свои кошачьи глаза: – Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она: «Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал: |