Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
– Чтоб тебе переродиться собакой! Я чуть не наделал в платье, о сын дерьма! Ибрахим лишь страшно раскрыл глаза и ткнул пальцем в сторону освещенного входа: тихо, мол! Не видишь, там господин нерегиль… …что? Что там делает господин нерегиль?.. Тарик сидел перед прямоугольным камнем-алтарем, на голой земле, скрестив ноги и выпрямив спину. С самого захода солнца. Сопровождавший нерегиля Казим замерз, как новорожденный щенок. А когда взглядывал на сумеречника – тот сидел в одном легком кафтане – мерз еще больше и шмыгал текущим под ледяным ветром носом. – И что, так и сидит?.. – уважительно прошептал Ибрахим, присаживаясь на корточки рядом. И одобрительно покивал. Казим с достоинством, молча, наклонил бритую голову. – Я на подмогу. Мало ли что. Местные бузят… – мрачно прошептал товарищ. Казим снова кивнул. И нахмурился. Еще бы им не бузить, местным. Камень, перед которым сидел Тарик, выломали из основания кафедры проповедника. В масджид. Не далее как вчера поутру – сразу по приезде в Таиф. Господин нерегиль распорядился вернуть в святилище богини малый жертвенник. Местные выли, как будто у них не булыжник из масджид забрали, а всех баб перетрахали. Бабы царапали щеки и взрывали руками пыль, голося и причитая. Мужчины смотрели волком и чесались под куфиями. Но к ножам и палкам не лезли. Даже самым благочестивым ашшаритам хотелось жить. Айяры Казима похаживали от дома к дому и зыркали по сторонам, готовые тут же прибить любого недовольного. И вот теперь грубо обтесанный, покоцанный кирками камень лежал на своем прежнем месте. Перед подземным ходом, в котором впервые за много десятилетий зажгли факелы. Тарик сидел перед булыжником вторую ночь. Все так же неподвижно. Положив раскрытые ладони на колени. И вперившись взглядом в какое-то иное место, скрытое за камнями и пляшущим факельным светом. – Не за то бузят, – свистящим шепотом вдруг пояснил Ибрахим. Ударил порыв ветра и растрепал волосы застывшего, как статуя, нерегиля. Айяр сжался под буркой. И пробормотал: – О… опять?.. Голос разом осип от страха. Из ночной пустыни вдруг послышался вой. Заливистый. Перекрывающий порывы ветра. Словно со всех сторон завывали, собираясь стаей в кольцо, обжимая дрожащих людишек… – Как волки в горах… – пробормотал Казим, борясь с ознобом. – Шакалы? – слегка приподнялся Ибрахим. – Не знаю! Так что в городе? – Айяр почему-то надеялся, что ошибся, и ему расскажут совсем о другом. Не об этом… – Ты сам сказал. Опять, – мрачно припечатал товарищ. У Казима стукнули зубы. Но он сдержался и спокойно спросил: – Опять следы? – Нет, – веско отрезал Ибрахим. – Смеялась. – Чего? – Я сам слышал. – Ты что, баба, что сплетням веришь? – Я слышал, брат. Сам слышал, клянусь священным огнем. – Что?! – По айвану шлепала, босиком. И смеялась. И монистами брякала. – Да… – И следочки потом на досках – пыльные. А тени на ставнях нет. Только следы на полу. – Ты – сам слышал? – Я на часах был, брат. В передней сидел, вместе с Алханом. – И где Алхан? – Нету Алхана. – Чего?! – Он пошел на айван посмотреть, кто там ходит, и пропал, как сдуло его. Говорю чистую правду, брат, клянусь огнем. – Что?! – А местные собрались у масджид и болтают, что еще двое сегодня пропали. Один – утром, прям с крыши, где финики сушил, а другой вечером – вышел на двор до отхожего места и в дом не вернулся. Оба ушрусанца резко обернулись к ночному Таифу, тянувшемуся от подножия холма в ветреную темень. Где-то вдалеке, у базарной площали перед масджид, оранжево мигало пламя и мелькали тени. Хлопающий порыв ветра донес разноголосый шум, словно много людей вопило, в сотни глоток вымещая ночи свой страх и растерянность. – Ауауууууууу!.. Пронзительная рулада накрыла, как волна горной реки – ледяным, цепенящим ужасом. Выли совсем близко, от каменного взлобья в начале тропы. – Эт-то не шакалы… – запинаясь, пробормотал Ибрахим. – Ты волк или баба? – прошипел Казим, поднимаясь на ноги и берясь за рукоять кинжала. Ауауауууууууу!.. – Это собаки, – тихо сказал айяр. – Собаки. – П-псы б-богини… – пробормотал Ибрахим – даже в скудном свете факелов было видно, как на глазах белеет лицо. – Гончие. Он-н их п-позвал… Тоскливый, горестный вой переливался в темноте ночи. Ушрусанцы быстро повернулись к Тарику. Тот сидел, не шевелясь, только волосы подбрасывал и отдувал ветер. Словно кто попросил, в прореху туч глянула желтая, круглая, ноздреватая, как сыр, луна. Громадная, как голова ребенка-урода. И, выкатившись, залила все белесым, неверным светом. Вой стих. В камнях тоненько свистело. А снизу, с тропы, нырявшей под откос в каменном коридоре, донесся новый звук. Что-то позвякивало, мерно, негромко – словно поднималась вверх женщина, в ожерельях, звеня ножными браслетами. – Б-брат… – хрипло выдавил за спиной Ибрахим. Айяр стиснул рукоять, не решаясь вынуть оружие, – а ну как послышалось, потом засмеют ведь: Казим обосрался, как баба в ночном поле, и с саблей наголо полез ветер гонять… Ушрусанцы сидели у самого края тропы. Мелкая пыль выстилала ее, как ковер. Пуховой слой испещрили вереницы следов жуков и тушканчиков. Звяканье приблизилось. Между залитыми лунным светом неровными камнями никто не показался. Айяры сидели, стиснув зубы и выкатив глаза. Звяканье близилось. Только звяканье. Вот оно – словно подвески встряхиваются, вот оно, в трех шагах. Еще шаг, еще шаг – но кто же звенит?.. Казим раскрыл рот и не смог выдавить ни звука – теперь он их увидел. Следы. Отпечатки узких женских ступней, в мягкой пыли – вот. Звяк. След. Звяк. След. Зазвенело перед носом. В белесую пыль легла удлиненная ямка – пальчики сомкнуты, пяточка вдавлена. Звяк. У айяра зашевелились волосы под папахой. Звон прекратился. Последние следы легли рядышком, ножка к ножке. Прямо перед ними. Она засмеялась – тихим, нерадостным колокольчиком. И в уши, негромко, со вздохом, вошло: |