Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
Стало слышно, как на пристанях Тиджра перекликаются лодочники. – Так ли это? – тихо спросила Ситт-Зубейда. Черная радужка глаз Мараджил, казалось, не отражала дневного света. Вдруг парсиянка улыбнулась: – Зубейда, про меня и моего сына тебе будут говорить в оба уха. Не переставая. Потому что супруга нашего, Харуна ар-Рашида – да будет доволен им Всевышний! – видать, попутал див, когда он составлял завещание. Не бывает у царства двух наследников, не бывает у царства двух правителей. Не должно быть такого, чтобы один сидел властителем здесь, в столице, а другой – во всем ему равный – полноправным владетелем в Хорасане. Нельзя делить страну между двумя братьями. Это соблазн, Зубейда, а посланник Всевышнего говорил, что верующему должно бежать соблазна. – К чему ты клонишь, Мараджил? – прищурилась мать халифа. – Абдаллах аль-Мамун во всем покорен брату. Но мне говорят, что ты и твой сын сговариваетесь против правителя Хорасана, чтобы отнять у того права престолонаследника и вотчину, а самого убить или заточить в темницу по ложному обвинению в измене халифу. Вот к чему я клоню, о Зубейда. – Про меня и моего сына тебе будут говорить не переставая, о Мараджил, – усмехнулась Ситт-Зубейда. – Аль-Мамун сидит в самой богатой провинции аш-Шарийа и ничем брату не обязан, в то время как аль-Амин, не в пример ему, связан тяжелыми обязательствами. Нарушив любое из них, он теряет власть над халифатом. Такова воля Харуна, и это завещание лежит в Ятрибе у Черного камня Али. – Ятриб сожжен, и клятвы верности сгорели вместе со святилищем Камня, – тихо отозвалась Мараджил. Женщины помолчали. Зубейда вздохнула и нарушила молчание первой: – Каковы же замыслы твоего сына относительно того дела? Парсиянка скривилась: – А мне почем знать? Абдаллах смотрит в рот своему вазиру! – Хм, – отозвалась Зубейда. – А моего дурачка, как телка, водит за собой его вазир… – Если б только он… Госпожа Хайзуран, – прошипела Мараджил, – зря ополчилась против сына. Вот Иса ибн Махан, тот и впрямь сбил халифа с пути истинного… При упоминании имени ненавистного начальника тайной стражи Зубейду перекосило. Не сдержавшись, она проговорила: – Да будет доволен Хайзуран Всевышний! Свекровь не успела совершить столь многого… – Да будет Он ей доволен, – согласно кивнула Мараджил – и, сверкнув глазами, провела ладонями по лицу. * * * Баб-аз-Захаб, ночь Попойка была в самом разгаре. Халиф, заливисто хохоча, бросал мальчикам серебряные монеты. Гулямчата, хихикая, ползали на четвереньках, собирая блестящие дирхемы. Ковры и стриженую траву устилали лепестки и бутоны роз, мальчишкам приходилось ворошить благоухающие красные и розовые лепестки, чтобы откопать монетки. В воздухе стоял тяжелый аромат амбры и мускуса – от свечей и тазов для умывания рук. Нуалу сглотнул и пробормотал: – Какая мерзкая вонь… пахнет словно кошки нассали… – Терпи, – прошипел Иорвет. Они стояли недалеко друг от друга – под соседними арками павильона над прудом. В саду веселился халиф с сотрапезниками, над головами шебуршались и пересмеивались женщины. Невольницы сидели на балконах, у окон-смотрилен, топотали по переходам, по лесенкам, по тиковым полам крошечных комнат. Трехэтажный павильон, полный женщин: десятки, десятки любопытных глаз, жадных ртов, разбухающих грудей, похотливых рук, жаждущих фарджей. Жара спала, но темнота не принесла облегчения – сумеречники чувствовали мысли женщин, как липнущую к телу пропотевшую одежду. Мимо Нуалу шмыгнула тень – девка под покрывалом, лицо до половины закрыто тканью. На аль-самийа женщины не обращали внимания – что с них взять, статуи немые и в доспехи закованные. Обычно не обращали внимания, точнее сказать… Навстречу рабыне из-за угла выдвинулась толстая пыхтящая фигура. Девка кивнула. Круглоголовый силуэт кивнул в ответ – и засеменил к пирующим. Похоже, письмо Хафса достигло цели, мысленная речь Иорвета отдавала холодом злости. Нуалу подумал в ответ: Будет приятно посмотреть на то, как ее побьют палкой. Лаонец еле сдержался, чтобы не зарычать. И зло прижал уши. Из сада к павильону быстро шли – двое. Кругломордый Фаик – и сам халиф. От аль-Амина шибало пьяной, мутной, нерассуждающей ненавистью и злобой, как если бы запах нечистот соединился с вонью перегара. Нуалу снова сглотнул – только бы не стошнило… Халиф, бормоча про себя какие-то злые, бессмысленные ругательства, взлетел по ступеням под арку, его шатнуло, кожаные туфли со скрипом поехали по мрамору – и аль-Амин рухнул прямо в руки сумеречника. Нуалу поймал его над лестницей – еще чуть-чуть, и халиф бы упал и сломал шею. Аль-Амин забился, заорал дурниной, потом пихнул сумеречника в грудь с нехорошими словами – лаонец не понял смысл, но понял настроение: «Убери от меня руки, мразь!» Что-то подобное. А еще от человека дохнуло страхом – сильным, давним, острым, как запах зверя. Халиф боялся сумеречников. Вот оно что. Боялся, стыдился этого – и оттого еще больше ненавидел. Получив оплеуху и новую порцию ругательств, Нуалу прижал уши. И еще раз сглотнул. Закрываться рукой и рычать он не имел права. Халиф плюнул ему в лицо, вздернул подбородок и, пьяно отмахивая рукой, зашагал внутрь. И продолжил бормотать что-то про бессмысленных немых тварей – эти слова ашшариты произносили настолько часто, что Нуалу научился узнавать их в речи. А потом откуда-то со второго этажа донеслись жалобные, пуганые крики – и визг. Через некоторое время – а наверху все так же истошно кричали, надрывались женщины – аль-Амин снова вышел под арку. Теперь совершенно довольный и счастливый. Его пошатывало. Халиф неспешно спустился по ступеням в сад. Фаик показался следом. В руках евнух держал большой, укрытый тканью поднос. Фаик дрожал с ног до головы, поднос ходил ходуном. Сообразив, что лежит под мокнущей дорогой материей, Нуалу не сдержался и охнул. Иорвет возник за спиной неслышной тенью. Евнух, все так же трясясь, пошел в сад за халифом. Аль-Амин торжествующе орал – с чашкой вина в руке: – Всевышний поставил меня блюсти приличия и законы! А ну опусти поднос и сними ткань! Фаик покорно положил блюдо на ковры и сдернул материю. В свете ламп вплетенные в волосы женщин драгоценности заискрились – отрубленные головы уложили набок, лицом друг к другу. – Это Будур, – выдохнул Нуалу. – И ее любовница, – тихо добавил Иорвет. Он-то понимал все, что говорили в саду. Оттуда неслись удивленные восклицания и восхищенные цоканья. Вечно пьяный Абу Нувас размахивал руками и кричал: |