Онлайн книга «Истощение времени, или Сведения об участии кота Тимофея в государственном перевороте. Соленый арбуз»
|
Дашины плечи вздрагивали, и коса ее вздрагивала. Даша то всхлипывала тихо, словно пыталась перестать, то рыдала громко и тоскливо, и Букварь теребил нервно пальцами платок, который Даша так и не взяла. Он смотрел на быструю воду ручья, на девчонок с косичками, застывших у моста, глядевших на него и Дашу, и думал о том, что иначе и быть не могло. Весь сегодняшний день они старались сдержать теснившиеся внутри них чувства какими-то действиями и ничего не значащими словами, и вот теперь эти чувства вырвались наружу, и стало легче. Человек напридумывал столько, лишь бы не быть естественным в проявлении своих чувств, а зачем?.. Они сидели у ручья, наверное, уже долго. Солнце запуталось в кедровых лапах, но все еще жарило. Даша вытирала глаза и щеки платком Букваря, а Букварь брал из мокрого песка мелкие плоские камешки и швырял их в бегущую воду. Ему не давала покоя одна мысль, и он решил узнать обо всем сегодня, не думая о том, будет это тактично или нет. И все же он никак не мог задать Даше придуманный им вопрос, все швырял камешки в холодную воду и считал их прыжки. – Даша, – сказал Букварь, – ты давно знала Кешку? Это было совсем не то, что он хотел спросить. – Мы дружили четвертый год… Букварь, холодея от волнения, все-таки заставил себя сказать: – Он любил тебя? Только честно. – Да. – Ты не обижайся. Для меня это очень важно… Мне казалось… – Я знаю, что тебе казалось. Я понимаю… Она снова заплакала, уткнулась лицом в колени. Букварь ходил около нее по мокрому песку, ругал себя за свои глупые, неуместные сейчас вопросы. – Никто не знал Кешку, – подняла голову Даша, – никто… Да, он хвастал, врал иногда, чтобы казаться взрослым и современным, дурачился, но он никогда… Все почему-то думали о Кешке так… И никто не знал его хорошо. Он любил меня… Никаких других девчонок у него не было. Я-то знаю… – Ты не обижайся, я и не думал никогда… – Что вы знали о Кешке! То, как он иногда играл перед публикой? Он же был… Понимаешь?.. Вот, прочти это. Он собирался послать в «Комсомолку»… Она сунула Букварю смятый листок, вырванный из тетради, исписанный прыгающим Кешкиным почерком. Букварь осторожно разгладил листок, стоя, читал его, никак не мог сосредоточиться, никак не мог уловить смысла простых и знакомых ему слов. – Сколько сейчас времени? – спросила Даша. – Уже половина пятого. Он сказал и вдруг испугался этого «уже» и того, что оно означало. Он тихо присел на корточки и бросил маленький плоский камень в воду… 34 – Вот стаканы. Стаканы стояли в тумбочке, тяжелые, граненые, зеленоватые, тщательно протертые кухонным полотенцем. Они съездили на Канзыбу, а теперь стояли в коричневой тумбочке в поселке Кошурниково. Стаканов было семь. – Сколько их ставить? – спросил Спиркин. – Четыре или пять? Виталий подумал: – Три. – Думаешь, Николай не придет? – спросил Букварь. – Он уедет в Аскиз. «Не уедет он сегодня! Не может он уехать сегодня!..» – Поставь четыре, – сказал Букварь. Водку разливал Виталий. Пальцы у него дрожали, водка нервно, рывками лилась в стаканы. Бутылочное горлышко глянуло в четвертый стакан и замерло, словно задумалось, словно не хотело иметь дело с этим четвертым стаканом. Потом водка забулькала. – Вот и поминки, – сказал Спиркин. – Мне не нравится это слово, – поморщился Виталий. – Ну ладно, за живых! Закусывали кислым серым хлебом и выложенными на тарелку консервами тресковой печени. После второго стакана Виталий встал и начал ходить по комнате. Букварь чувствовал себя усталым, понимал, что быстро пьянеет, и мазал хлеб маслом. – Итак, все кончено, – сказал Виталий, – присыпали землицей. – Садись. – Спиркин постучал по столу. – Тут еще есть. Погашенный окурок Виталий выкинул в окно, присел на стул, сидел прямой, напряженный, барабанил пальцами по столу, покрытому клеенкой. – Никто его не знал, – заговорил Букварь, заговорил быстро, сбиваясь, окая, проглатывая окончания слов, – никто его не знал. Он наговаривал на себя… Он не был пошлым… Он любил одну Дашу. А мы не знали… – Предположим, знали, – сказал Виталий. «Наверное, все знали… Только ты ничего не знал, только ты. Помнишь, Зойка говорила: “Кешка – святой человек”?» – Предположим, знали… – И потом совсем тихо сказал Виталий: – Но разве от этого Кешке сейчас легче? Букварь отмахнулся от слов Виталия, вытащил из кармана смятый тетрадочный листок, исписанный крупными прыгающими буквами, вытащил, как вытаскивают козырной туз. – Этого тоже никто не знал… О чем Кешка думал. Он хотел послать в «Комсомолку»… Спиркин читал тетрадочный лист насупившись, тер нос, шевелил губами, а Виталий, прямой и напряженный, все постукивал пальцами по столу. Букварь наблюдал за ними и волновался, словно сейчас ему должны были поставить отметку на этом листке. Перед его глазами бежали торопливые и небрежные Кешкины слова с ошибками и помарками, он заново переваривал сейчас все шестнадцать Кешкиных вопросов, и ему самому хотелось отвечать на них. Вопросы были разные, стояли под пунктами, как в плане школьного сочинения. «Стоит ли делать девушкам маникюры и завивки?» «Каким будет коммунистическое общество?» «Как пополнить свои знания до уровня средней школы?» «Ехал я вчера с ребятами в кузове машины и снова пел блатные песни. Тянет меня петь их. Как спорить мне самому с собой, где козыри?» «Как надо вести себя?» «Как надо одеваться?» И в конце, в самом низу листка, были строчки, которые Букварь запомнил наизусть: «И как сделать так, чтобы жизнь была как песня, с ее грустью и радостью и ощущением всего радужного, нового?» – Да-а-а, – протянул Спиркин. – Понимаешь, какой он был?.. Он был лучше, чем мы думали. – Чем ты думал, – сказал Виталий. – Только разве от этого ему сейчас легче? – Это уже мистика, – заявил Спиркин. – Ага, – согласился Виталий, – мистика… – Обидно. Страшно обидно, – сказал Букварь. – Это же несправедливо! Прожил человек только двадцать три года, ничего не успел сделать, и вдруг… – Ну а если бы успел? – Ресницы Виталия поднялись. – Ну а если бы прожил сорок, девяносто, сто пятьдесят лет? Если бы совершил множество великих подвигов и наплодил огромное количество потомков? Тогда было бы справедливо? Тогда ему сейчас было бы легче? |