Онлайн книга «Женские праздники»
|
Он с торжеством распахнул дверь в уборную. Полка возле унитаза была сплошь уставлена брошюрами по жилищному и трудовому законодательству, по уголовному праву. Не успел Огородников опомниться, как его втолкнули в уборную и заперли за ним дверь. – Вы что? – Он рванул на себя ручку. – Немедленно откройте! – Счас. Вот только шнурки поглажу. – Если вы сию минуту… – Лады. Подпишешь бумагу – открою. – Какую еще бумагу? – А ты не знаешь! – восхитился такой наглости рябой. – Он не знает! – сообщил куда-то в пространство. – Мы не знаем, – со вздохом подвел он горестный итог. – Ничо, счас мы вспомним. – Он зашлепал в своих сандалетах на кухню. Здесь происходило собрание жильцов квартиры. Рябой открыл дверь, и в коридор вырвались доселе приглушенные крики. – Мы разнополые! – молодая увядшая женщина вертела перед собой подростка и так и сяк, видимо, полагая, что и вторичных признаков достаточно для установления простой истины – ребенок мужеского полу. – А у меня псих, понимаешь ты это, псих! – баба в платке, со своей стороны, выталкивала в круг верзилу с блуждающей по лицу улыбкой. – Ты справку покажь, – требовала Марья, жена рябого. – И покажу! – И покажи! – Марья, никшни, – прикрикнул на жену рябой. – Этот пришел, из исполкома. Все прикусили языки. – Там он, это, в сортире. Интересуется, – сказал он неопределенно. – А мы что… пожалуйста. – Рябой демонстративно открыл настежь дверь в коридор. – Давай, – пригласил он всех высказываться, – без базара только. – Мы разнополые! – ринулась в атаку молодая. – Цыц ты. Говори, – ткнул он пальцем в старуху Любовь Матвеевну. – Повторяю, – старуха почти кричала, чтобы ее было отчетливо слышно в уборной. – После смерти Ивана Алексеича, царство ему небесное, чтобы скрасить одиночество, я пригласила пожить двоюродную сестру… – Ну так и скрашивала бы в одной комнате, – не выдержала Марья. – На что тебе еще одна? – Да кака-така сестра она ей? – вскинулась баба в платке. – Жиличка она ей. Ты ж, бесстыжая, объявлению давала в газету! – Баба подлетела к запертой двери, разворачивая обменный бюллетень. – Вот… вот… «Сдам комнату пять с половиной метров одинокой старушке». – Она буравила разоблачительное место пальцем, надеясь силой своей энергии донести как можно зримее печатную картинку до сидящего в уборной. – Давала, – созналась Любовь Матвеевна, – потому ведь Ленина поначалу-то не хотела, а когда… – Ты, Любов Матвевна, не финти, – вмешался рябой. – По закону как: шесть месяцев отсутствовал без уважительной причины – вертай комнату государству. – Тут он высунулся в коридор. – 306-я статья! Открой там «Гражданский кодекс», третий справа! В дверь уборной забарабанили изнутри, но это, похоже, никого не смутило. – Как это «без уважительной», – всполошилась Любовь Матвеевна. – Мой муж «отсутствовал» эти шесть месяцев, потому что он умер! – Перед законом все равны, – поддержала мужа Марья. – Претендуешь на площадь – живи! – А не могёшь жить – вертай государству. – У меня разнополый ребенок, а эта барыня… – А у меня псих, видела? Ему, может, отдельная комната положена. – Ты докажи сначала! – И докажу! – И докажи! Лишь один человек, пожилая, но следящая за собой женщина не принимала участия в суровой битве за пять с половиной квадратов «ничейной земли». Не потому не принимала, что исход битвы был ей совсем безразличен. Напротив. Больше, пожалуй, чем кто-либо, она волновалась за судьбу «темной комнаты», где до ее появления у покойного Ивана Алексеевича была оборудована фотолаборатория, еще напоминавшая о себе кое-какими приспособлениями. Пожилая женщина, Лени́на Георгиевна, мать того, кто по недоразумению оказался запертым в клозете, молчала по той простой причине, что ей нечего было сказать в свое оправдание. А между тем битва продолжалась. – Вопчем так, – подвел черту рябой. – Сестра тебе эта Лени́на-Сталйна или не сестра, это нам, как говорится, до моченых яблочек, а комнату эту, Любов Матвевна, ты так и так отдашь… – Отдашь, – грянул рефреном коммунальный хор. – …и займем ее мы с Марьей, – просто и буднично, как о погоде на завтра, заключил он. Молодуха тихо заскулила; мальчик ее, почувствовав слабину материнских объятий, вырвался на свободу; псих закружил по кухне, злобно и вполне осмысленно повторяя «ладно, ладно» на все лады; а его мамаша, баба в платке, опешившая было от такого поворота, вдруг вскочила, дунула к уборной и благим матом заорала под дверью: – Дашь рябому – живым отсель не выйдешь! Заколочу, паскуда! Дыши тут. Понял? Понял? Спеша перехватить инициативу, рябой бросился на выручку «товарища из исполкома». Он теснил бабу в платке, пытаясь отвести запор, и кричал: – Счас, товарищ. Не гоношись, ослобоним. Для укрепления тылов подоспела Марья: – Нам, товарищ начальник, расширяться надо… семья у нас перспективная… – Перспекти-и-вная?! – ринулась в бой молодуха. – Это ты перспективная? То-то он ко мне кажную ночь лезет! – Лезет, говоришь? – Марья на всякий случай оттеснила от двери опасную претендентку. – Сучка не всхочет, кобель не вскочит! – А ну, сыми руку, – шипел рябой на бабу, мертвой хваткой вцепившуюся в защелку. – А то я твому психу таку справку сделаю! Статья 46 «Жилищного кодекса», – переключился он на «товарища из исполкома». – Слышь, ты? О праве на освободившуюся площадь. Там, погляди. И еще, это, 191-я и дальше… из Гэ-Пэ-Ка. – А ты че стоишь? – позвала баба сына. – Врежь ему за «психа»! Ну! Она захотела показать, как следует врезать, и, видимо, ослабила хватку. Запор щелкнул, дверь открылась. Все как-то разом смолкли. Огородников поднял с пола празднично блестящие пакеты. – Это ж этот, – вымолвила Марья. – Ленины сын, – уточнила баба в платке. Жильцы расступились, пропуская его. – Говорил, лампочку надо в коридоре повесить, – проворчал рябой.Ну вот, «данайские дары» расставлены на столе, заграничные пакеты сложены, подошло неизбежное. – Олег… – Да, мама? – Может… я вернусь домой? – Ты все забыла? Забыла, как Тина сбежала из дому и три дня пропадала неизвестно где? Забыла про Верины головные боли? – Я не буду к ним лезть со своими разговорами. И воспоминания читать. Честное слово. – Мама! – Заберусь в свою норку, и нет меня. Даже выходить… |